Я, кажется, переборщила с горячей водой. Перед глазами рябит. Только бы не упасть сейчас в обморок. Крику будет… Снизу… И я схватилась рукой за полку шкафа — отпустило малость. Нащупала трусы и бросила полотенце на пол. Всегда так делаю — по второму разу не пользуюсь. Привычка. Мишка что-то там на биологии выучил и устроил дома революцию — никаких мокрых полотенец в ванной, сразу в стиральную машину. Интересно, с Эйлин такое прокатило или только со мной?

— Яна, ты зачем лифчик дома надеваешь?

Я вздрогнула и отпустила застежку, так и не застегнув. Обернулась к кровати — машинально. Слава смотрел на меня, широко раскрыв глаза и… так же широко раскинув руки.

— Дашь обнять?

— Слав…

Я отвернулась, чтобы вернуть на место лифчик и схватила футболку.

— Ян, просто обнять можно?

Зажав футболку в руках, я шагнула к кровати, как королева на эшафот — с гордо поднятой головой. А чего там… Слава смотрел не на меня, а на грудь… Пусть мою же, но прочитать в моих глазах дикой усталости не мог. Усталости ли?

Руки теплые, как всегда… И взгляд такой же теплый… Он поднял голову, а я опустила, но наши губы не встретились. Только руки — причем, собственные. Его сомкнулись у меня за спиной, а я завесила его плечи своей футболкой.

— Слав, нас ждут.

В моем голосе неприкрытое недовольство. Он обязан его слышать, но делает вид, что все в порядке. Улыбается и медленно утыкается носом мне в грудь, притягивая с такой силой, что коленки упираются в остов кровати. Больно!

— Слав, что ты делаешь?

Зачем спрашивать очевидное? Он целует мне грудь. Осторожно, не раскрывая губ. Сначала один сосок, затем другой.

— Какая же у тебя красивая грудь. Я говорил тебе об этом?

— Много раз, — я не могла сейчас улыбаться на его шутки.

Он должен меня отпустить, я должна одеться и мы должны спуститься к ужину. А потом уже… Сейчас я не буду об этом думать.

— Слава, дай мне уже одеться. Мне холодно.

— У тебя волосы мокрые, дурында. Вот тебе и холодно. Я сейчас фен принесу.

Я схватилась за тюрбан на голове и не стала его разматывать.

— Слав, после ужина… — бросила я ему в спину, когда он уже шагнул за порог спальни.

Обернулся.

— После ужина будешь с соплями.

И вернулся с феном. Включил и подступил ко мне уже одетой. Прядь за прядью он поднимал мне волосы, чтобы быстрее просушить. Ему нужна была дочь — тогда бы он ей сушил волосы и потом расчесывал, придерживая у корней, чтобы не причинить боль, и даже, наверное, научился бы заплетать французскую косу, а может даже плести корзиночку. Но от дочери он отказался. Адам прав — она была бы красивой. Пусть с моей фигурой, но лицом похожей на отца, с его копной волос и с безграничным терпением — я бы уже выдрала себе все катышки, не пытаясь даже распутать.

— У вас совесть есть?

Мать стояла на пороге. Мы действительно разозлили ее промедлением. Иначе она бы не поднялась к нам наверх без спроса и без стука не вошла бы в спальню. Впрочем, куда стучать — дверь-то открыта.

— Нет, — ответил Слава со слоновьим спокойствием, не убирая от моей головы руки с расческой.

Мать развернулась и ушла. Громко топая по лестнице.

— Я ей ничего не сказал, заметила?

Я пригрозила ему кулаком — только засмейся в голос.

— А мог бы, — не унимался муж. — Зайди она минут на десять раньше…

Его слова заставили меня вспыхнуть. Или это побочный эффект от фена? Точно жаркий воздух — искусственный или природный с испанским ароматом — очень плохо на меня действует.

— Брось! — я вырвала последнюю прядь и принялась судорожно заплетать косу. — Приеду в Питер, постригусь. Надоело!

— Не надо… — голос Славы дрогнул. — Ты выглядишь сейчас как девочка.

— Слав, я хочу выглядеть как женщина!

— Ты выглядишь как женщина с красивыми длинными волосами… Не смей стричься. Мы с Мишей не одобряем…

— Мне до вас с Мишей нет никакого дела, — состроила я рожу, чувствуя, как начинаю оттаивать. Плечи опустились. Я выдохнула. — Еще возьму в розовый цвет покрашусь…

— Тебя собака загрызет!

Слава поднялся с кровати, скрутил шнур фена и понес его в ванную комнату. Я двинулась к лестнице, краем глаза заметив на диванчике у приоткрытой двери на балкон перевернутую книгу. Он что, все дни наверху провел? Хорош хозяин, в собственном доме под арест попал…

— Кстати, где собака?

Оказалось, что папа держал ее у ноги за ошейник.

— Пытается ее воспитывать, — бросила мать со своего места. — Раз у твоего мужа не получается…

— Что у меня не получается? — послышалось с лестницы.

— Девочек воспитывать! — не дала я матери очухаться.

— Ну ты же мне девочку не родила, откуда взяться опыту…

— У вас еще не все потеряно, — бросил вдруг отец, и я даже рот открыла.

Это что за партизаны в лесу?

— А что я такого сказал?

Мне тоже не понравился мамин взгляд, которым она наградила папу.

— У вас, мужиков, с пятидесяти мозги полностью перестают работать. А у кого-то и того раньше.

Мне оставалось только промолчать и сесть за стол. Только как за этим столом можно было есть? У меня с дороги и так аппетита не было, а тут еще очередная часть Марлезонского балета нарисовалась по многочисленным просьбам трудящихся.

— Ты чего не ешь? — отец переключился на меня. Он что, две недели молчал? — Мать от плиты целый день не отходила.

— Я… — Что я? Ковыряла вилкой в картошке, не притрагиваясь к лососю. — Пережрала морепродуктов в Испании.

— А вот не надо было ехать…

Да что же они заладили — не надо, не надо! Еще как надо было!

— Рыбы здесь достаточно…

Рыбы, может, и достаточно. И не надо рассказывать про рыбалку. Или лучше давай, пап, про рыбалку, чтобы мне не отвечать… Но пришлось. Смотрит на меня, точно на допросе. Да что происходит?! У меня же на лице не написано про Паясо!

— Мне Аллу сюда надо было привозить, что ли?

— Да сдалась тебе эта Алла!

Ну вот, и папа туда же!

— Если не я, то она никуда не поедет, кроме дачи. А муж ее так и будет то на Алтай в поход, то на рыбалку с друганами.

— На какие шиши?

— На ее, папа! На какие еще?! Других у него не водится. И не надо так смотреть. Мне с мужиком повезло, ей — нет.

— Это комплимент?

Ну зачем ты влез! А, Березов?

— Это констатация факта. Слава, ешь уже. Наловил, теперь мучайся…

— Я достаточно съел. Больше калорий мне не сжечь…

Это вот он на что сейчас намекнул, а?

— Сегодня можно. Жена приехала…

Блин, папа! А ты о чем? Вы чего здесь все, офонарели?!

— Вы бы меня о Мишке спросили, что ли? — проговорила я уже, кажется, дрожащим голосом.

— А чего спрашивать… — мать тоже не отличалась сегодня хорошим аппетитом. — Твой муж уже сказал, что ждать его к Новому году нечего.

Я метнула взгляд в сторону Березова: он внаглую кормил под столом собаку своей рыбой.

— Мам, Миша ничего не сказал пока. У Эйлин очень набожная семья, и они не могут взять и уехать на Рождество, а без Эйлин он не поедет. Это вообще будет нонсенс.

— А на Новый год? — продолжала голосом прокурора мать.

— Мам, Новый год они будут встречать в Лондоне с друзьями. У них уже билеты куплены и все зарезервировано.

— Кать, ну это нормально, что мальчики едут с девочками, — вмешался отец. — Чего ему с нами, стариками, сидеть?

Я закусила губу: спасибо, папочка. И не выдержала:

— Ну, я тоже тогда в Лондон поеду. Возьму себе какого-нибудь мальчика…

И бросила взгляд на Березова: ну поддержи, а?

— Вот так… — тянул он слова, наглаживая собаку. — Она, значит, в Англию с мальчиком, а я в Финку с собакой…

Его брошенные в шутку слова финским ножом вошли мне под ребра, и я еле выдавила из себя:

— Одному вершки, другому корешки.

Выдала с широкой улыбкой, горечь которой чувствовала только я. К счастью, только я! Поскорей бы этот дурацкий ужин закончился. Может, если я сожру рыбу, меня выпустят из-за стола…