Плитки рядов сжимались, подчиняясь движениям ручки ведущего, и когда это происходило, казалось, сами покорёженные кресла вопили и визжали, как животные под ножом. Слышался и лопающий звук, и глухой хруст, и такой, с каким выдираешь ногу из толщи жидкой грязи.

Ведущий был доволен работой и продолжал крутить рукоять.

Теперь хаос зрительного зала, наконец, упорядочился – ничего не бурлило там, внизу. Под сценой всё складывалось в ровные и аккуратные блоки.

Ровно так, как ему этого хотелось.

Словно экран кинотеатра становится чёрным, когда заканчивается фильм, сон сменился темнотой. Андрей медленно открыл глаза, будто действительно вышел из темноты в светлое фойе.

Ещё минуту или две после он был уверен, что и впрямь своими руками перемолол зрительный зал.

Зачем, и могло ли вообще такое произойти хотя бы технически – этих вопросов не возникало, как часто бывает в первые мгновения после пробуждения.

Пока ещё сонный и не совсем трезвый (он выпил перед тем, как задремать), Андрей посчитал, что, провернув дело (ПРОВЕРНУВ!!! – прокричал внутренний голос), он просто напился в стельку и вырубился на этом диванчике. Такое уже случалось. Раз уж на то пошло, он и на сцену-то трезвым не выходил, не говоря о том, как заканчивался вечер после шоу.

И он мог допустить, что действительно всё это сделал. Иногда ведущего-Андрея заносило. Порой, когда он подзадоривал зрителей со сцены, крича «аплодисменты!» или «поддержите участников!», «давайте пошумим!», а толпа повиновалась, воображение подбрасывало и другие призывы.

Они выскакивали перед глазами пёстрыми рисованными словами, как в комиксах, вроде «бац!» или «вжжжууух!». Только вместо таких бодрящих призывов, появлялось что-то вроде «Придуши соседа!», «Ткни пальцем в глаз!», «Вырви кадык!»

Конечно, ничего такого вслух Андрей не произносил. Конечно, он и не представлял, что может выкрикнуть подобное. Он относился к этим вспышкам как к чему-то вроде икоты, накрывшей воображение. Маленькое отклонение, небольшой сбой, ничего серьёзного, такая мелочь, что и переживать не стоит. Не говоря уже о том, чтобы обсудить с кем-то ещё.

Но иногда всё-таки спрашивал себя – спрашивал только на минутку – разогрей он толпу как следует и выкрикни со сцены подобный призыв, найдётся ли кто-нибудь в зале, кто его выполнит?

Андрей был почти уверен, что найдётся.

Иногда ведущий так заводил толпу, что она бесновалась и со сцены напоминала аквариум с пираньями, которым бросили кусок. Пару раз Роберт начинал жестами показывать: нужно сбавить обороты, прекратить.

Впервые это случилось, когда человек рядом с замдиректором перестал кричать и принялся покачиваться взад-вперёд, методично отщипывая куски от рукоятки кресла – той части, которая сделана в виде подстаканника. Перед следующим мероприятием Роберт попросил приглушить публику заранее, чтобы ничего плохого не стряслось.

И, в конце концов, все более-менее стихало. Андрей успокаивал перед тем, как покинуть сцену. Всякий раз ему хотелось закончить своё выступление каким-то запредельно ярким росчерком, накалить толпу так, чтобы у людей головы повзрывались от восторга. И, что говорить, именно так, наверное, и правильно было бы заканчивать шоу, но рациональная сторона не позволяла.

Он понимал, что нужно охладить толпу прежде, чем уйти, иначе люди будут слишком возбуждены, чтобы спокойно смотреть фильмы, и могут просто разнести зал и друг друга. Не все, конечно, но кто-то, да найдётся.

Поэтому Андрей оставлял для конца конкурсы потише и поспокойнее, покидал сцену под сонную музыку, а перед этим желал хорошего вечера таким тоном, будто шептал «доброй ночи» любимой девушке.

А в этот раз он, видимо, всё-таки сделал по-своему и перемолол к чертям весь зрительный зал.

Но, ряды ведь, вроде, не сдвигаются? Кресла ведь прикручены к полу – он точно это помнил, потому что под конец одной Ночи какой-то парень пытался оторвать своё кресло. Конечно, они прикручены.

Теперь, сидя в аппаратной кинотеатра после жуткого сна и понемногу выпутываясь из вороха воспоминаний, которыми встретило его пробуждение, Андрей успокаивался. Помещение гудело и как будто даже урчало, вибрировало, словно бы киномеханик работал внутри большого дремлющего кота. В соседней комнате, где стояли проекторы – мёртвый и живой – киногерои негромко произносили финальные реплики. Через минуту нужно будет выключать фильм.

Андрей медленно распрямил колени, вытянулся на диване и почувствовал при этом, что тело как будто одеревенело. Встал и пошёл к компьютеру, чтобы завершить показ. Но проходя мимо маленького окошка в зал, он не стал останавливаться, чтобы заглянуть в темноту, хотя всегда это делал.

Пройти мимо, сразу к столу, его заставила даже не короткая мысль, а вспышка – ощущение, от которого киномеханик поёжился. Он вдруг живо представил, что если подойдёт к окошку вплотную, приблизит к нему лицо, то вместо ароматов поп-корна и карамели, какие обычно приносит тёплый воздух из зала, в нос ударит что-то наподобие запаха, который тяжело висит над мясными отделами.

Когда он потянулся к мышке, сбил её со стола. Правая рука оказалась сжата в кулак. Пальцы были так крепко стиснуты, и, видимо, так долго, что вся кисть стала будто литой, холодной и бледной, словно то был кулак мраморной статуи.

Разгибая пальцы левой рукой, чувствуя при этом боль в запястье, будто не жилы, а тонкие струны натянулись и режут кожу изнутри, Андрей думал о том, что пора поговорить с кем-нибудь – и о снах, и том, какие фантазии выпрыгивали, когда икало воображение.

И, видимо, о пристрастии к выпивке тоже, которую он пока ещё не решался назвать алкоголизмом, но знал, что дела обстоят именно так.

Андрей покосился на недопитую бутылку с настойкой и представил, как выливает жидкость цвета чёрного чая в унитаз. Но затем взгляд зацепился за стеклянный стакан, что стоял рядом.

– А зачем ты туда вообще пошёл? – спросил Роберт, наливая по второй порции виски.

– Да не знаю. Просто захотелось посидеть в тишине, наверное. В покое.

– Можно подумать, что у тебя вся жизнь – сплошной стресс, – буркнул Роберт. В его голосе Андрей услышал досаду и зависть.

С тех пор, как замдиректора женился – не сказать, чтобы он это планировал, так вышло – смотреть на него стало тоскливо. Иногда Андрею казалось, будто друг блёкнет – понемногу, но сильнее с каждой неделей. Как будто выгорает, как этикетка на бутылке, которая валяется под солнцем изо дня в день. Это был совсем не тот полнокровный Роберт, с которым знакомые когда-то свели будущего ведущего.

– Наверное, – сказал Андрей, – я понадеялся, что в другом месте будет думаться тоже по-другому. Хотелось просто посидеть, подумать, и чтобы ничего не отвлекало.

Друг кивнул и выпил.

По пути в костёл Андрей вспоминал американские фильмы, в которых герои вот так же приходят в храм, устраиваются на одной из длинных скамеек где-нибудь в сторонке от других прихожан и размышляют о своём. По сторонам тихо горят ряды свечек в стаканчиках красного стекла. Вокруг – покой и тишина.

Иногда в таких сценах у героя завязывается случайный разговор со священником. Тот долго слушает и не торопит человека, знает, что каждому, кто приходит в храм вот так, нужны уши и молчаливое внимание. И, может быть, в самом конце монолога произносит одну или две фразы, которые оказываются такими верными, что открывают путь к решению. Или, возможно, к спасению.

Андрей не был уверен, что сумеет заговорить, если вдруг к нему подсядет священник. Да что уж, он даже мог откреститься от внимания и уйти. Только в глубине души надеялся и на это. Или хотя бы просто найти покой.

Но когда он поднимался по лестнице, покоя не было ни капли – Андрей чувствовал, как слабеют ноги, а сердце вот-вот выскочит и убежит куда подальше от этого места. Он не знал, что делать, когда переступит порог. В фильмах сбоку от входа всегда стояли чаши с освещенной водой, куда нужно обмакнуть руку и перекреститься. Андрей знал, что и в этом храме есть такая чаша, много лет назад он видел. Но тогда приходил по делу и просто прошмыгивал мимо, как бы не замечая.