Теперь гость шёл за помощью, и гадал, нужно ли будет перекреститься? Имеет ли он на это право, ведь католиком не был? И если нужно, то как складывать пальцы? Какой рукой? Как обычно? Этого он вообще не знал.

Но двери оказались заперты. На стене плескался листочек формата А4 с отпечатанным на принтере сообщением: костёл работает во время службы в такое-то и такое-то время. Как у входа в магазин. Андрей прочёл послание и почувствовал себя так, будто его обманули. В кино-то храмы открыты даже по вечерам.

А во время службы он туда точно не придёт.

– Так ты католик? – спросил, нахмурившись, Роберт.

– Нет.

– Тогда почему пошёл в костёл?

– Не знаю. Наверное…

Наверное, потому что другие храмы не показывали в фильмах, на которых я рос, – закончил Андрей мысленно. Или потому что в костёле он был не настолько давно, как в других, хоть и прошли годы. Или потому что там было комфортно, словно ему рады – присядь и чувствуй себя как дома.

Он выбрал последний вариант и проговорил его вслух.

– А когда ты был в костёле? – удивился Антон.

– Когда был студентом. Там преподавали испанский, и я ходил на занятия.

– Ты учил испанский?! Охренеть, мы знакомы уже лет пять, а я даже не знал ни об испанском, ни о костёле.

– Так ведь разговор не заходил.

– Охренеть.

Они выпили.

Об этих занятиях Андрей узнал от однокурсницы, в которую был влюблён. Девушка ходила в костёл на испанский, а он был готов пойти куда угодно, где появляется она.

В самый первый раз Андрей пытался понять, не предательство ли это – быть православным, хотя бы номинально, – но посещать костёл, пусть и по мирским делам. По правде сказать, он и не чувствовал себя поборником или противником ни одной, ни другой ветви. Он вообще не думал, что религиозен.

Андрей поделился этими мыслями с мамой, и она не осудила его. Только предупредила, что бабушке об этих уроках, а точнее – о том, где проходят занятия, – лучше всё же не говорить. Она может не понять. Бабушка ходила каждое воскресенье на утренние службы в старую церквушку и даже чем-то помогала по хозяйству. Кажется, что-то связанное с уборкой воска от прогоревших свечей.

Андрей успокоился и согласился. А когда его так тепло приняли на первом занятии, то и вовсе перестал думать, хороши эти визиты или плохи – вопрос отпал сам собой.

– А там… как? Как в фильмах? – спросил Роберт.

– В этом костёле?

– Ну да.

– Ты имеешь в виду столы и полки, заставленные свечами в красных стаканах, длинные деревянные лавки с библиями на них, большие каменные статуи и распятье в конце прохода, а внизу – мягкие бортики, на которые нужно преклонять колени?

– Ну… я имел в виду эти, как их, ну где исповедаются, такие будки. Хотя, и всё остальное – тоже, да.

– Нет. В смысле, там есть длинные деревянные лавки, это да. Но там нет каменных статуй, распятье маленькое, свечей не помню – по крайней мере, в таком количестве, – исповедален, вроде, тоже. Вообще, он выглядит как-то современно, с евроремонтом. Можно сказать, до обидного современно и упрощённо, как скандинавский стиль на фоне ампира.

Андрей произнёс это и вспомнил своё первое впечатление от аппаратной киномеханика – вот то был настоящий, хоть и подряхлевший, мир.

– Ремонт и всё такое, – закончил он.

– Я тогда понять не могу, если всего этого нет, то зачем вообще туда идти?

– Да я и сам теперь не знаю.

Может быть, думал Андрей, для того, чтобы немного понастальгировать. Чтобы легче было вспомнить уроки испанского, эрману Марту – сестру, которая тоже сидела за одной из парт, и падре Пабло рядом с ней, профессору Наталиу. Приветливость и простоту этих людей. И, конечно, девушку, ради которой он переборол стеснение и приехал в метель на первое занятие.

Может быть, спустя лет семь после этого, он так же в метель пёрся в этот закрытый костёл, потому что надеялся хоть ненадолго вернуться в те времена, когда жизнь была простой, понятной и светлой. Вернуться и, возможно, понять, где же она свернула не туда и пошла по пизде. Но магазин воспоминаний оказался закрыт, о чём говорила трепыхавшаяся, как сырая рыбина, бумажка с графиком работы.

– Ну, а у тебя что? – переключил свои мысли Андрей. – Какие новости?

– Последние новости, – Роберт приободрился, – вчера наорал на свою. Снова.

«Последними новостями» замдиректора называл истории из семейной жизни, которая, если верить этим самым новостям, состояла сплошь из ненависти, непонимания друг друга и мелких подлостей. С тех пор, как он женился, «последних новостей» копилось всё больше, и со временем почти только они стали заполнять вечера, когда друзья садились за стол, чтобы приговорить бутылочку и поболтать.

Обычно, когда Роберт заводил эту тему, Андрей начинал напиваться. Ему было не особенно интересно, что стряслось на этот раз, но делать вид, что внимательно слушает, труда не составляло.

Он научился этому ещё в детстве, когда мать начинала поучать, и делала это нудно и долго. Достаточно было просто агакать вовремя, кивать, посматривать на человека, и – высший пилотаж – задавать какие-нибудь уточняющие вопросы (это Андрей тоже научился делать автоматически).

Друг рассказывал, что у его мальчишки начались проблемы с пищеварением, и терапевт посоветовал перевести ребёнка на новое питание.

– Ну, новое и стоит, соответственно, по-новому.

Андрей сделал глоток виски и почувствовал, как в груди, глубоко, распускается огненный цветок, который медленно тает, расплывается, словно капля акварели на влажном листе, и согревает тело. Вдруг он понял, как сильно устал от зимы, от этого блядского холода, ледяного ветра такой силы, что кажется, будто вот-вот отвалится лицо, вечно замёрзших ног и рук, тысяче одёжек, почти бесконечного сумрака, сквозняка в квартире…

– … а там, знаешь, на втором этаже есть «Спортмастер», а «Детский мир» – на третьем. Ну она и говорит, мол, пока погуляю по «Спортмастеру» (она же, бля, спортсменка!), а ты пока купи питание, встретимся у машины через двадцать минут…

… и как сильно он хочет оказаться в каком-нибудь тёплом месте, просторном месте, где не было бы ни этих панельных домов, что напоминают «дурки», ни машин, ни людей. Где ему не было бы ни холодно, ни жарко, просто – тепло. Он бы упал в траву или на согретый солнцем песок, раскинул руки в стороны и растворился.

– … я говорю: ты ебанутая? Я последние деньги достал, чтобы ребёнку есть было что, как до зарплаты дотянуть не знаю, а ты себе кроссовки за семь кусков покупаешь. Ты где деньги взяла? Она говорит: «Заняла у мамы». А отдавать как будешь? «Как-нибудь, по частям». А с чего ты их отдавать-то будешь? Ты же не работаешь! А моей зарплаты еле-еле хватает, чтобы всё покрыть…

– И почему именно за семь, да? – сказал Андрей негромким голосом.

– Вот да!

Он налил ещё по порции, друзья звякнули стаканами.

«Давай нахуяримся, Андрюх», сказал голос в голове. Этот голос валялся на дне черепа, шкрябал затылок, и звучал эхом, как из глубин колодца. «Давай», – ответил Андрюха.

Позже он включил песню ДДТ, «Любовь», и, подвывая ей, танцевал, кружился, как волчок, раскинув в стороны руки. Так танцевала какая-то девушка на сцене в одной из концертных записей. Правда, она могла кружить долго и не падать, а он, когда доходил до танцевального состояния, не мог.

Роберт к этому времени уже уехал – он всегда уезжал, когда друг нахерачивался и начинал бесноваться.

– Бабу тебе надо, – иногда с грустью в голосе, а иногда весело говорил замдиректора в такие моменты.

Чуть позже, кое-как передвигаясь по коридору, налипая на стенку, Андрей налил себе стакан воды на утро, который всегда ставил возле постели после пьянок, разложил диван, застелил его на автопилоте и рухнул. Перед тем, как заснуть, он опять почувствовал, как сильно хочет курить и улыбнулся тому, что сегодня пришёл выпить именно Роберт, который не курил. Иначе точно бы сорвался – прошла всего-то почти неделя.