Началось всё, когда я бросил курить, а закончилось во время путешествия в наркологический диспансер.

Наверное, многие из тех, кто освободился от «маленького никотинового монстра» подтвердят: когда бросаешь, начинаешь видеть особенно яркие, живые сны. Так у меня и случилось, только с одной поправкой – снов до этого я не видел два года вовсе, и потому первый запал в душу намертво.

Но было в нём и ещё кое-что памятное – это сновидение здорово напугало. Хоть я и не убегал от монстра, меня не пытались сожрать или расчленить, после пробуждения осталось очень едкое неприятное чувство.

Бывают такие сны, они кажутся чем-то важным, знаковым и как будто налипают на тебя, оставляют что-то даже после пробуждения. Может, их и называют вещими.

В то время я работал киномехаником, и всё случилось в аппаратной – маленьком мирке, куда нет хода посторонним, а ты – король королём. Я запустил сеанс и услышал, как распахнулась дверь в конце длинного и узкого, словно кишка, коридора. Кто-то, торопливо чеканя шаги, миновал его, и передо мной появился человек без лица.

Он был хорошо сложен и хорошо одет, приятно пах, а ощущать и помнить запахи из снов, говорят, редкость. Но вот лица у гостя не оказалось. Не то, чтобы там зияла дыра или блестел голый череп, там ничего не было, словно слепое пятно. Я отчётливо понимал, что передо мной человек, у которого просто отсутствует лицо.

Знал я также, что это – приятель или друг, и ещё он очень торопился, будто ждало какое-то срочное и очень важное дело.

– Дай своё лицо, а? – сказал человек.

Я замешкал. Всё-таки, не каждый день от тебя просят такое.

– Ну чё ты? Не трудно же, дай лицо, мне нужно, а тебе – ерунда.

– Так-то да…

Во сне я знал, что для меня это действительно пустяковое дело, а вот для него – исключительно важное, и никто больше не выручит.

– А как?

– Да ну просто снимаешь, как маску, а я надеваю. Всё.

И действительно, звучало проще некуда, раз-два, можно сказать. Но я мешкался, сама мысль дать своё лицо кому-то, пусть даже не чужому человеку, и остаться без лица, была для меня неприятной и пугающей.

Но друг очень спешил, едва ли не тараторил:

– Да ладно тебе. Ну? Давай-давай, – повторял человек то ласковым, то нетерпеливым тоном.

И я согласился. Снял своё лицо – это оказалось совсем не больно, только стало очень холодно сразу всему телу, и отдал ему. Человек надел мою кожу, спросил, нет ли зеркала, и, не торопясь, спокойно принялся расправлять её пальцами и прилаживать к себе, будто срочные дела теперь стали не такими уж срочными.

А я стоял на том же месте, тело трясло от холода и паники, которая выползала из глубины души, цеплялась слизкими осьминожьими щупальцами и, казалось, вот-вот затянет во мрак. Незнакомец всё красовался перед зеркалом, а я уставился в пол, как нашкодивший школьник, на маленькие шероховатые плитки кафеля, дрожал и думал, что вот-вот на грязную коричневую поверхность начнут падать капли крови и будут блестеть пятнами размером с рубашечную пуговицу.

Человек вернулся ко мне, и я увидел, что смотрю на самого себя, только куда стройнее и важнее на вид.

– Ну всё, спасибо. Покашеньки, – сказал он таким тоном, что будь это словно написано сообщением в соцсетях, в конце стоял бы мерзкий смайлик.

– А когда вернёшь?

– Верну? – Он уже шёл по коридору. Замер ненадолго, стоя спиной ко мне, и бросил через плечо, словно плюнул: – Да никогда.

И ушёл.

Я будто прирос к месту. Не побежал отнимать своё лицо, не пустился в погоню, а так и стоял, глядя в кишку тусклого коридора с коричневыми кафельными плитками советских времён и крашенными до подбородка стенами. И понимал, что лицо своё больше никогда не верну обратно – для этого теперь просто нет никакой возможности.

Потом, уже проснувшись, я вспомнил, как в детстве точно так же стоял и смотрел вслед, но не лицу, а кассетному плееру, который школьный хулиган «взял погонять». Едва получив мою вещь в руки, он сказал негромко, но твёрдо, констатировал факт:

– Побрился ты своим плеером.

И я точно так же, как во сне спустя много лет, знал, что это правда, и я ничего не смогу сделать.

Таким стал первый сон. Но кроме неприятного осадка и ещё более неприятных воспоминаний из детства, которые не выплывали наружу с тех старательно забытых времён, сновидение оставило ещё и привкус едва ли не мистической жути. Ещё долго после пробуждения не мог отбросить чувство, будто сон этот – важный, серьёзный и как будто говорящий.

Но в то время я в подобные вещи не верил и, конечно, не допускал ничего такого. И закопал сон поглубже в душу, туда же, куда снова запихал воспоминания о том, как «побрился плеером».

Так и началась эта история, если нужно отыскать какой-то очерченный старт. Но на самом деле, раз уж на то пошло, у этой истории нет точного начала – она просто случалась понемногу на протяжении долгих лет.

А окончилась, если это действительно окончание, в одну из ночей у окна курилки, которая была и туалетом, и душевой наркологического диспансера.

Я перекатывал в ладони четыре сигареты, стараясь делать это как можно бережнее, чтобы не помять их, будто держал в руке нечто чертовски ценное. Вещь сакрального значения.

Хотя, такими сигареты мне и казались, и я не мог решить, как поступить теперь – выкурить все четыре одну за другой, надеясь, что так закрою свой личный ящик Пандоры, и сны опять пропадут. Или всё же набраться храбрости (только где её взять) и вернуться в свою палату, а потом – и в мир снов. И, может быть, всё-таки суметь вернуть лицо. Сделать то, на что не решился в истории с плеером.

Наверное, каждому человеку, с кем случилась беда, хочется понять, почему так произошло, отыскать хоть какой-то смысл. Зачем всё сложилось так, и почему именно с ним. Вот и я, решаясь, а вернее – ещё не решаясь вернуться в палату, силился понять, почему же всё это происходит. И, конечно, почему не с кем-то другим, а со мной.

Как сигареты в ладони, я мысленно перекатывал все сны, что увидел после первого, и все события этой истории. Но никак не мог отыскать хоть какой-то смысл, хоть что-то, что позволило бы мне успокоиться и признать: да, это случилось не зря, потому что…

А вот что добавить после «потому что»? Я не знал.

Но чем старательнее вспоминал всё по порядку, оттягивая время сна, тем яснее понимал кое-что другое. Всё, что со мной случилось, не могло случиться ни с кем другим – как будто вся моя жизнь тогда и даже раньше складывалась так, чтобы создать идеальные условия именно для этих событий.

Взять хоть работу киномехаником, во время которой я пересмотрел львиную долю этих липких снов – кто ещё похвастает профессией, при которой запросто можно спать почти сколько влезет и безо всякого ущерба?

Или моя прежняя успешная жизнь, которая оказалась столь привлекательной для Доста? Был бы я дворником, вряд ли всё сложилось, как сложилось.

Конечно, это может показаться притянутыми за уши случайностями, но я вдруг понял тогда, в курилке, стоя у окна, что всё вышло так, как и должно было. Уж не знаю пока, зачем именно, но точно не случайно, и неспроста именно со мной.

Эта мысль и помогла разломать и перетереть пальцами четыре сигареты, которые я так бережливо перекатывал. Выбросить их и решиться, наконец, довести дело до конца. Я подумал, что раз всё случилось именно так, именно со мной, то и заканчивать тоже мне. И конец этот станет ровно таким, каким и был запланирован где-то наверху.

Не знаю, многим ли фатализм и решение переложить всё на плечи судьбы помогли справиться со страхами. Но мне в тот вечер помогли.

После пробуждения Андрей сидел, почти не двигаясь, на стуле между двумя кинопроекторами. Он смотрел на маленькие квадраты кафельной плитки, точно такой же, как на полу в туалете квартиры, где прошло детство. Хотя об этом Андрей не думал.