Вскоре после этого он запускает собственное шоу, а затем ещё одно – на местном телевидении. В это же время начинает проводить ночные мероприятия в городском кинотеатре, которые уже после первого раза неизменно собирают полные залы. И это только начало, а что будет потом… О, с таким запалом только вперед и дальше вверх, не иначе…

Но то было много лет назад, а последние два года такие мероприятия уже не случались и вовсе.

За два года может всякое измениться. У Роберта появилась семья с маленьким ребёнком и пропала энергия на что-либо, кроме прямых рабочих обязанностей. А Андрей перестал работать на радио и долго не работал вообще, пока не стал маленьким повелителем аппаратной киномеханика.

Там же он увидел и второй яркий сон, когда прилёг покимарить во время сеанса.

Андрей стоял в густой тьме, набитой кем-то или чем-то так плотно, что чувствовал, как воздух словно придавливает тонкие волоски на руках. Всё вокруг копошилось и зудело, нетерпение тех, кто наполнял этот мир, слышалось и вибрировало в темноте. Но вдруг далеко впереди вспыхнули разноцветные огни, словно беззвучным взрывом. Затухли, и враз стало тихо.

И мир взорвался снова очередью всполыхов света и барабанным брейком такой громкости и мощи, что на секунду даже напугал Андрея. Но теперь он смог разглядеть далеко впереди и внизу сцену, которая будто дрожала от всплесков света и забористого тяжёлого рока, а затем услышал и визг вокалиста группы. Люди вокруг оживились и тоже стали вопить, приветствуя начало шоу, и Андрей понял, где находится, и что происходит.

Он даже узнал песню – «Bang Your Head» группы Quiet Riot, одна из тех, под которые ведущий любил появляться перед зрителями.

Воздух рвало мощью визжащей гитары и криками толпы, далеко внизу и впереди музыканты так выкладывались, что казалось, ещё немного и повзрываются к чертям от драйва, если не сумеют выплеснуть его сильнее и полнее, и Андрей готов был поспорить, что так оно и случится. Иначе просто не может быть.

Но вместо восторга, как все, он чувствовал, что в нём закипает густая, словно липкая смоль, ярость цвета крови. Он ненавидел этих песняров за то, что они – на сцене перед зрителями. Не Андрей, ведущий, а эти педиковатые попугаи лакомятся драйвом зала, когда всё должно быть с точностью наоборот.

Он переминался с ноги на ногу, сжимая и разжимая кулаки, и сплёвывал слова припева, но не просто так, а с ясным пониманием, чьи именно головы сейчас бы с удовольствием размозжил. Этих клоунов, которые купаются в свете и любви толпы. Может, и делают своё дело тоже, может, и стараются, но какого хера до сих пор на сцене не он, а они? Когда только у него есть право там находиться и получать всё добро сполна. Право на это есть у него одного.

И вдруг мир, словно согласившись с этими мыслями, вспыхнул ещё одним ярким прожектором, только теперь луч света ударил не в сцену, а прыгнул прямо вглубь зала, на него, короля здешних мест. И Андрей понял, что время пришло, и пора взять своё право.

Он вскинул вверх руки, и люди, которые теперь оторвались от сцены, разом повернули головы назад – в проход на самом верху амфитеатра, где в белом пятне света стоял Андрей. Он начал спускаться, время от времени подскакивая и выкидывая руки вперёд, будто наносил удары, и толпе это нравилось. О, да, теперь ведущий чувствовал: все, наконец, поняли, что здесь к чему, и по кому нужно пускать слюни и ссаться от восторга.

Так он и шёл, с оттяжечкой, красуясь в свете прожектора и ликовании толпы. Кто-то на крайних рядах тянул к ведущему раскрытые ладони, и тот давал пять – то небрежно и смазанно, то так хлёстко, что руки горели огнём.

Одна девчонка вскочила на ноги, когда Андрей проходил мимо, и задрала белую футболочку до подбородка, завиляла голой грудью туда-сюда. Её кумир сжал правой рукой сиську и начал мять её, толпа взревела ещё громче и сильнее, и тогда он погрузил девочке в рот большой палец левой руки. Фанатка приняла его с жадностью, встретила горячим и влажным ртом и стала нетерпеливо сосать, двигая головой и лаская язычком.

На секунду ведущий даже задумался, не отложить ли ненадолго выход ради более приятных дел, но тряхнул головой, легонько хлопнул ладошкой по сиське и пошёл дальше. За спиной завозились люди, судя по звуку, затрещала ткань, а девчонка вскрикнула и потом завизжала. Но её быстро заткнули, или просто голосок утонул в рёве толпы.

Когда хозяин поднялся на сцену, то выхватил гитару у одного из попугаев – сорвал её почти что вместе с головой, и швырнул в сторону. Потом подлетел к барабанщику и с такой силой пнул прямо в середину здоровой бочки, что мембрана лопнула.

Но музыка никуда не делась, она продолжала грохотать, даже не запнувшись, и Андрей понял то, что и так было ясно с самого начала – перед ним и в самом деле были бестолковые клоуны, которые и играть-то, может, не умели. Единственный смысл их появления на сцене мог состоять только в том, чтобы согреть местечко для истинного гвоздя – для того, кто это место заслуживает по праву и достоин здесь быть.

Он подскочил к самому краю сцены и начал кричать в микрофон:

– Bang! Your! Head!

– Bang! Your! Head! – скандировала толпа, когда ведущий выставлял микрофон в сторону зала, как пику.

Вся эта живая масса бурлила, словно кипящий суп, ревела от восторга, и Андрей готов был поспорить, что ещё немного, и головы людей начнут лопаться, разлетаясь, как праздничные шарики.

Но стоило ему начать программу, всё изменилось.

Зал сперва затих, а потом начал роптать и бормотать что-то недовольное. Эту резкую перемену настроения ведущий чувствовал, стоя на сцене, так ясно, что и сам как будто начал комкаться, озираться по сторонам, силясь понять, что им не по нраву.

Но на сцене всё было по-прежнему – светили разноцветные огни, он – в центре внимания, и больше никого, кто мог бы испортить праздник. Толпа уже перешла от тихого ропота и недоумения к громкому негодованию, ведущему даже показалось, что кто-то выкрикнул: «Ты – не он!»

А он так и не мог понять, в чём дело, ведь всё было так, как должно быть. Но теперь вместо паники снова почувствовал, что закипает.

Его начали разъярять эти блеяния тупого стада на своего пастуха, и ещё сильнее – то, что он позволил даже себе ненадолго испугаться.

– Ну что ж, детишки, раз не нравится…

– Ты не он!

– Тогда вас нужно переделать.

В его правом кулаке появилась рукоятка – ведущему не было никакой нужды смотреть туда, чтобы увидеть. Это была ручка мясорубки, вроде тех, что прикручивают к столу, старых и тяжёлых, она напоминала колено, каким заводили древние автомобили. И ведущий принялся крутить.

Поначалу дело шло со скрипом – в прямом смысле слова – но, судя по тому, как переменились звуки из зала, оно того стоило. Временами рукоятка стопорилась, и приходилось налегать посильнее, дёргать рывками, словно в мясорубке на ножи попал хрящ. И в такие моменты толпа вскрикивала с удвоенными болью и ужасом.

Смотреть на ряды зрителей ему тоже не было никакой нужды, ведущий знал, что там происходит. Ровно то, что сам пожелал, как это получилось с рукояткой. Но всё же он взглянул краем глаза. Просто, чтобы полюбоваться своей работой.

Рассмотреть, как следует, мешал свет фонарей-экранов, которые змеёй вытянулись вдоль порога сцены, но и того, что он увидел, оказалось достаточно, чтобы гордиться работой. Зрительный зал разрезал длинный проход, что появился в середине и бежал от подножья сцены в самый верх. Он расползался в стороны так, словно эта пустота была плотной и сминала кресла вместе с людьми, трамбовала их, как ковш бульдозера.

В темноте зала за слепящей ширмой экранов нельзя было разобрать всё в деталях, но общая картина впечатляла хозяйским размахом. Проходы ширились, кресла сминались так, что длинные полоски рядов комкались и подбивались в аккуратные плотные ячейки, которые со сцены напоминали плитки шоколада Ritter Sport, высокие и толстые. Между ними на полу белели опрокинутые стаканы, ведёрки, из которых размытыми пятнами расплескался поп-корн. И ещё там были другие пятна – округлые или вытянутые. Они тоже белели. По крайней мере, там, где одежда не покрывала конечности.