– Заткнись, сука ты чёрная. Сама виновата!

В контейнере что-то тяжело ухнуло, и когда Нина заглянула через решётку внутрь, увидела там ещё и бутылку вина – ту самую, которой она дважды ударила мужа. Как вино оказалось у кошки, она не помнила. Чуня смотрела на хозяйку затравленно, виновато поджав голову, словно ждала побоев.

Конечно, винить кошку – полный идиотизм, Нина и сама знала. Просто хозяйке было страшно, и она ни черта не понимала, за что же именно в этот день страха ей насыпали с горкой. И стало стыдно за то, что сорвалась на Чуню.

Она сделала ещё несколько шагов и споткнулась на рытвине, больно подвернув ногу. Мгновенная карма не заставила себя ждать, подумала она. Теперь у тебя болит не только попа и колено, но и лодыжка – аминь!

Нина уже почти дошла до Советской, как ей стало смешно – она представила свой вид со стороны. Девушка в норковой шубке, дорогих сапогах, ковыляет, хромая на обе ноги, «как шагающий экскаватор», сказал бы Андрей, а в руках у неё голубой контейнер с белым дном, в котором сидит кошка и перекатывается бутылка вина, да дорогая сумочка. И, наверное, выражение лица такое, как у психички из какого-нибудь фильма, которую нашли в лесу, а та только покачивается взад-вперёд, обхватив руками колени, да повторяет по кругу что-то вроде: «один. девять. квинт. шестнадцать. ноль пять. три»

И Нина засмеялась. Впервые за кучу лет с детства она заржала, как конь, и при этом текли слёзы, но остановиться – по крайней мере, сейчас – просто не могла. Как в анекдоте: смеялась, и плакала.

Мимо шёл какой-то мужик. Он замедлил ход и робко направился к ней. Выражения лица его не было видно – глаза девушки заливали слёзы. Она просто отмахнулась от прохожего сумочкой, зажатой в руке, и тот вернулся на исходную, зашагал, куда шёл.

Через пару минут девушка всё-таки более-менее (так, более или менее?) пришла в себя. И заскрипела дальше. К «Рингу»

Примерно в то время, когда Нина выбирала коньяк, планируя уютный домашний вечер, а её муж следовал установкам приятного голоса, Андрей сидел неподвижно. Между ним и ноутбуком стояла бутылка горькой настойки «Три старика», а жидкость в ней на фоне включённого экрана была янтарного цвета.

Андрей рассматривал узор на этикетке, который, наверное, изображал жар-птицу или ещё какое существо славянского фольклора, но думал совсем о другом. Он пытался перенести все развенчанные Алленом Карром мифы о курении на алкогольную зависимость. Он признавал, что это – зависимость, вроде наркомании, по крайней мере, в его случае. Да наркоманией она и была, только звалась алкоголизмом. И понимал, что над ним нависла и давно уже висит свинцовая туча, какая-то злая и уродливая сила, которая сидит на плечах, нашёптывает свои приказания, и её кунг-фу было круче его кунг-фу.

Андрей, конечно, не ходил по улицам грязный и вонючий, не клянчил мелочь у прохожих и не покупал «фурики» в табачных ларьках. Но факт оставался фактом: пил он почти каждый день, и провести вечер только за чаем уже не мог.

Андрей пытался понять, почему вот сейчас, конкретно сейчас, он хочет выпить, какие уловки подсовывает в мозг алкоголизм? Ему грустно и нужно взбодриться? Ему скучно, и нечем себя занять? Много вариантов предлагал Аллен Карр, который помог перестать курить, и на все эти вопросы ответы Аллена тоже были уместны и правдивы, как в случае с зависимостью от табака. Но было ещё несколько причин выпить сегодня, как и в другой день, перед которыми господин Карр, казалось, был бессилен.

Андрей хотел забыться.

Да, похмелиться тоже, чтобы чувствовать себя лучше, да, он сидел на крючке. Но ещё сильнее хотел забыться после визита в библиотеку и вспышки воспоминаний – они напирали теперь, как толпа уродцев в тесный дверной проём, требовали к себе внимания. И это были совсем не приятные моменты прошлого, а болезненные, раз уж на то пошло.

Андрей знал, что откроет эту бутылку, сколько бы ни размышлял. Потому что это не сцена из кино, где герой волевым усилием или благодаря прозрению выливает всю жидкость в раковину, после чего начинает новую жизнь. Если уж говорить по правде, это была сцена, на которой из декораций стояли только рюмка, бутылка, одиночество, да чувство вины, приправленное ненавистью к себе.

Единственным, на что, казалось Андрею, у него хватит сил, было не начать хлестать стаканами, чтобы поскорее отключиться, а потягивать понемногу, чтобы прийти в себя, растянуть бутылочку до полуночи, не слишком напиваясь, да постараться извлечь хоть какую-то пользу из остатков дня.

Он медленно встал, взял со стола узкую текильную рюмку с надписью «Si Sierra» – сувенир из прошлых жирных времён – и обменял её в шкафчике над раковиной на коньячный бокал. Он понимал, что если сможет потягивать, то накидаться до отключки будет сложнее. И надеялся, что так и получится, потому что иначе – завтра снова проснётся с похмельем, и всё повторится опять.

А вот этого уж точно не хотелось.

После первого, хорошего – первый глоток должен быть хорошим – Андрей почувствовал, как грудь заполняет уютный жар, который потом перетекает на ступни. Тело немного обмякает, словно погружается в тёплую уютную ванну, и, пусть лёгкое, но похмелье, начинает отступать.

Андрей полюбил эту настойку с первого раза, когда попробовал. Выпивка была недорогой, но хорошей на его взгляд, лучшей в свой ценовой категории, которую он бы назвал «парень пьёт, но старается сохранить достоинство и делать это эстетично».

И ему нравилось название – «Три старика». Оно звучало так же поэтично, как названия фильмов и книг, красивых и порой жёстких историй о жизни, вроде «Очарованный странник» или «Межзвёздный скиталец», или, может быть, «Проклятый путь». От такого названия, «Три старика» словно бы веяло чем-то по-пожилому простым и честным, как от вида дедов, которые сидят на скамейке у гаража и греются на солнышке.

Андрей сделал ещё один добрый глоток, пообещав себе больше не хулиганить и пить поменьше за раз. Ещё он пообещал себе прямо сейчас, пока совсем не разомлел, посмотреть, что осталось со вчерашних посиделок с Робертом в холодильнике и приготовить горячую жирную еду. По крайней мере, насколько это возможно, учитывая продовольственные запасы своей квартиры.

Вино Нина открыла тоже. Девушка стыдилась своего вида и надеялась, что ни один знакомый не пройдёт мимо, пока она сидит на скамейке у подъезда за магазином, делает по три глотка из горла за раз и закуривает каждый залп.

От первых затяжек голова помутилась, а мир размазался, будто девушка перенеслась в какой-то сон. Немного тошнило и трясло, и чёрт его знает, от чего именно – не то от сигареты, не то от всего, что произошло полчаса назад. Нина щелчком отшвырнула окурок в сугроб и снова почувствовала стыд. Но урны возле скамейки не оказалось, или, может, она просто покоилась под снегом и спала до весны. Это, конечно, не оправдание, но что делать с окурком, говорила себе Нина, не в карман же класть.

Ещё она говорила, что нужно собраться, взять себя в руки, привести голову в порядок. Голос, который ещё недавно напоминал о мудрости, делся куда-то, как трусливый приятель, сваливший, когда запахло жареным. И теперь приходилось проговаривать установки с усилием, самой.

Нина думала о том, что нужно найти друга – кого-то, кому можно обо всём рассказать, кого-то, кто знает и её, и Андрея. Кого-то несуществующего, судя по всему.

У неё были подружки, но то лишь слово. Когда знакомые девушки стали мамами, общаться с ними Нина почти перестала. А, может и, наоборот. Мамой она ещё не стала, и поэтому не понимала разговорчиков о детках, которые затмевают остальные темы. И, конечно, ненавидела это молчаливое и надменное сочувствие «уже матерей» к бедняжке-подружке.

Если подумать, то после того, как в её жизни появился Андрей, Нина вообще почти перестала с кем-то дружить. Но ведь это было нормально, так она себя убеждала. Ты взрослеешь, у тебя появляется мужчина, и он заполняет собою всё. А подруги… что ж, ещё со школьных времён она знала, что крепкая женская дружба бывает только в тех случаях, когда есть против кого дружить. Сама по себе она не существует. Нина была в этом совершенно уверена, потому и не переживала, что отпадает сначала одна, потом – другая.