— У тебя испортился лексикон. Раньше твой язык был более литературным.

— Ничего удивительного. Есть старая пословица: с волками жить — по-волчьи выть.

— Ты уж, пожалуйста, не распускайся. Я привык к тебе такому, каким ты был на Элефантиде.

— Хорошо, постараюсь. Я думаю, были еще веские причины нападения на Марка. Одни боятся, что меритцы обретут в Совете нового созыва чрезмерное влияние. Другие — и таких больше — опасаются, что Содружеству будет выставлен непосильный счет за Меритскую войну. Все эти страхи, однако, беспочвенны. Меритцы не желают вмешиваться в здешние политические игры, не оставляют даже своего Посланника. Полагают, что для отстаивания их интересов достаточно открыть консульство. С тобой во главе.

— Боюсь, что они слишком высокого мнения о моей персоне.

— Не скромничай. А что касается их требований по возмещению ущерба от Меритской войны — это вопрос более сложный. По словам Марка, они будут настаивать на возвращении им Яшара, спутника Мериты. До сих пор это небесное тело не используется в хозяйственных нуждах и, как следствие, необитаемо. Вопрос о возвращении им самой их родной планеты — Мериты — они пока почему-то ставить не желают. Однако свое право на свободное посещение всей ее поверхности они считают само собой разумеющимся. Естественно, каперады вряд ли будут этому рады. К тому ж у них сейчас какая-то эпидемия… Словом, в данной области в настоящее время уйма нерешенных проблем. Я как раз хотел поговорить на эту тему с Марком, более обстоятельно выяснить их позицию.

— Постой-ка. Ничего не понимаю. Если не утвержден наш отчет, значит до сих пор не обозначен и статус меритской общины. Формально не определено, может ли она являться рядовым или ассоциированным членом Галактического Содружества, а то и вообще чем-то третьим.

— Новая меритская община завтра же будет принята в Содружество, на чем и настаивает Марк. Никто из здравомыслящих политиков не проголосует за предоставление ей статуса только ассоциированного члена, поскольку тогда меритцы получат право устанавливать, никак не согласуя с нами, свою цену на все те технологии, которые мы переняли у них. Да нам вовек не расплатится с ними! А если зарегистрировать их как иную, нечеловеческую расу разумных — так возникают вообще немыслимые трудности. Кто, например, из действующих политиков согласится взять на себя ответственность за сегодняшний инцидент? Это перед другим человеком можно расползтись в извинениях и покаяниях. Во взаимоотношениях с иными разумными подобные действия не допустимы.

— Так, а зачем тогда вообще посылали нашу группу? К каким бы выводам мы ни пришли, меритцы, по-твоему, все равно были бы приняты в Содружество.

— Когда мы вылетали, события еще не приняли необратимый характер. Содружество загнало себя в мышеловку после того, как начало внедрять меритскую технологию нуль-транспортировки. Однако и сейчас я считаю, что мы не зря поработали. Мы убедились, что их этика не отличается от общечеловеческой. Поняли, что это дружественный нам народ.

— Гораздо более дружественный, чем обитатели этого здания, — горько констатировал Вэр, показав на Дворец Содружества.

— Кроме того, сейчас я могу гордиться хорошим знакомством с первым в истории консулом Мериты. Только вот не знаю пока, какую пользу удастся из этого извлечь.

Рюон замолчал, обдумывая что-то свое.

— Вполне вероятно, Вэр, что в ближайшее время я вновь стану свободным художником. С Нарайном мне, видимо, не по пути. Он почувствовал вкус всеобщего внимания, запах избранности. Большинство принимаемых им в последние дни решений продиктованы не стремлением принести реальную пользу обществу, а желанием укрепиться на политическом Олимпе. Самое для меня обидное в том, что многие мои читатели чуть ли не молятся на него. Вот, передам ему его посланнические побрякушки, — Рюон кивнул в сторону акона, — и пойду опять своей дорогой… Может быть. С Марком я все же обязательно переговорю. Кстати, ты читал мой опус о принципах политики Содружества в отношении меритцев? Нет? Давай-ка, я расскажу. Тебе, как консулу, это должно быть интересно.

Рюон отпил глоток из своего стакана и поморщился.

— Первое и самое главное: ни о какой-такой изоляции меритцев не может быть и речи. У людей бывает, что близкие родственники не переносят друг друга, горят лютой ненавистью. А деваться-то все равно некуда, отношения поддерживают. То же и с человеческими общинами на различных, пусть даже удаленных друг от друга планетах — не могут они не замечать себе подобных, они обречены контактировать между собой. Я, кстати, развиваю теорию, согласно которой все, имеющие разум, подобный человеческому, рано или поздно должны составить единую цивилизацию. Но это так, к слову. Вернемся к меритцам…

Рюон еще что-то говорил некоторое время. Вэр ничего не слышал. Он увидел на ступеньках, взлетающих к Южному входу Дворца Содружества, две державшихся за руки фигурки. Одна — худенькая, по-юношески нескладная. А вторая… Вторая!

Толстяк оказался без червоточины и прижился в нашей компании. По-прежнему называет нас динозаврами. А иногда, когда взгрустнется, — какими-то аника-воинами печального образа. О прежней своей жизни говорит мало, все больше о планах на будущее. Пытается якобы он понять, каким образом с помощью искусства можно было бы подарить каждому человеку такую жизнь, о которой он мечтает. Чтоб хорошо и уютно всем было. Чтоб настоящие дела и приятные заботы не переводились. Чтоб верные друзья окружали. Чтоб радостью наполнены были все дни.

Была у меня такая жизнь, пока я был Искателем. Немногие могут понять, каким счастьем я владел.

По-настоящему живет Искатель только в Лесу. Но чтобы войти в Него, необходимо долго и тщательно готовиться. Есть специальные травы. Сутками смывать с себя родниковой водой все то лишнее, что успело прилипнуть, пока ты общался с людьми. И только после этого ты идешь. Ничего у тебя нет. Ничего на тебе нет. Только ты да Лес.

И вбираешь ты в себя его дыхание, окутываешься шелестом трав и стрекотом листьев. Мягкие ветви, как змеи, скользят по коже. Осветляют голову клубы легких паров над застывшими в покое озерками. Солнечные лучи, дробясь капельками, устилают тебе путь разноцветьем. Чуть слышно позванивают спелые, надутые возможностью новой жизни плоды. Ты хозяин всего этого, и ты тень. Нужно так пройти, чтобы ничего не задеть, не поломать. Иначе делянка твоя станет чуть беднее, и в следующий раз не отдарит тебя всей своей полнотой…

Я уже тогда был динозавром. Ну разве можно так жить, убеждал отца Пачник. Вы же пещерные люди. Искатели-собиратели. Историки считали, что такие, как вы, поголовно вымерли в незапамятные времена. Человек как биологический вид давно не живет собирательством. Он тысячи лет назад открыл хлебопашество и скотоводство. Вы же — уроды. Как киты, что с суши вернулись обратно в воду. Ваше существование — нонсенс. Вызов цивилизации.

Опять Пачник: мы давно выращиваем ренень на фермах. Что, хуже он? Пусть хуже. Зато его тонны. Всем хватает. А у вас? Всего несколько корешков? Не смешите людей!

И сейчас, по прошествии многих лет, оторванный от Леса, я говорю: мы никого не смешим. Мы тоже кое-что умеем. Все ваши лучшие специалисты — это бывшие Искатели. Мы постигаем, Крысы, ваши ремесла мимоходом, в короткие дни отдыха. Но по-настоящему живем только в Лесу.

Отец спорил с Пачником, Спорил до своего последнего часа. Сейчас я продолжаю этот давний спор. И кажется мне, что нет ничего дороже победы в нем…

Толстяк нам все уши прожужжал, описывая свое последнее творение — фрески во Дворце Содружества. Я воспользовался его желанием лично показать их для того, чтобы выбрать себе боевую позицию.

Обошли мы с ним почти все южное крыло здания. Он — в сто крат хуже любого экскурсовода — все разъяснял и разъяснял. Фокус там, блики здесь, отражение невесть где. Я не разделял его восхищения. Камень есть камень. Он мертв. Что с его помощью можно выразить? Разве что воспоминания разбудить.