— Да-да, конечно…

— В моем возрасте приличия позволяют иметь несколько имен. Некоторые мои близкие товарищи, например, называют меня иначе — Умником, не сочтите это за нескромность. Но давайте не будем развивать эту тему. И, пожалуйста, не упоминайте всуе, кто, как и где меня величает. Кстати, подошло время обеда. Не пройти ли нам в столовую?

— Да-да, конечно пойдем. Вэр, ты с нами?..

Завершилась профилактика н-генераторов, и вновь установился привычный режим — надпространственный прыжок, краткий отдых, осмотр и срочный ремонт технических систем звездолета, новый прыжок…

Люди держались, но техника, особенно содержащая какие-либо движущие механизмы, рассыпалась прямо на глазах. Рюон прекратил свое музицирование — все музыкальные инструменты стали безнадежно фальшивить. Один за другим останавливались лифты, затрудняя перемещение между палубами звездолета. Несколько раз выходила из строя система воздухоочистки.

Гнетущее ожидание катастрофы незримым туманом заполнило все закоулки корабля.

Астаройт издал революционный приказ, назначив Илвина старшим навигатором и оставив за собой только один, но самый важный участок ответственности — техническое обслуживание систем жизнеобеспечения звездолета.

Вэр безропотно ждал развязки.

Роскошное удовольствие — встать в позу и наблюдать испуганные трепыхания. Что на свете может быть приятнее? Издергался Серый в кресле, не зная, что предпринять. То ли в шутку все обратить, то ли на кнопки нужные нажать для пресечения. Изошел потом зловонным, но утерпел. Заухмылялся судорожно. И быстренько так прощаться стал, меня выпроваживая. Почтительно, но соблюдая расстояние, словно запачкаться боится. Будто я нечистый какой. А сам-то он чем лучше меня?

Я его руки. Он дает задания, я действую. Никогда не спрашиваю, зачем и почему. Не имею на то права по условиям контракта. Но когда рука творит зло — ее ли в том вина? Я пытаюсь вообще не думать на эту тему. Так проще. Мои мысли не нужны никому. Даже мне. Мое умение нужно многим. Я нусит высшей квалификации. Чрезвычайно редкий экземпляр. Уникум. Все равно что мастодонт. Серый обращается ко мне в самых крайних случаях. И каждый раз требует сохранения абсолютной тайны.

Итак, амнезия одному и проникновение в сущность другому. При амнезии — никакого гипноза и прочего щегольства. Тончайшая должна быть работа. Ладно, выполним. Проникновение в сущность я могу осуществить любым методом, лишь бы не раскрыть себя и не нанести вреда Объекту. И это сделаем. Хотя и посложнее будет, но мне все нипочем. Тем более что не завтра в работу. Успею, как Серый говорит, морально приготовиться.

Сопровождающий кибер услужливо распахнул дверь лифта. Мне он сразу не понравился, и я постарался слепить инцидент. Словно предчувствуя нависшую опасность, он вплющился в стенку, и я, как ни старался, не коснулся его. Жаль. Дверь закрылась, и лифт медленно поплыл вверх. На каждом этаже остановка и проставление специальной отметки в пропуске. Этажей много. Над Серым более трех километров скальных пород, не один десяток бронированных перекрытий.

Не люблю я здесь бывать. Круглый кабинет Серого пробуждает воспоминания, от которых я бегу много лет. Каждый раз я так раздражаюсь, что готов растерзать кого угодно. Хотя бы этого суетливого сопровождающего.

Серый боится меня. За меня он тоже боится. Я ценный работник. В моем присутствии он вынужден отключать часть своих охранных систем, дабы их топорная автоматика преждевременно не пустила меня в распыл. Мои мозговые импульсы настолько агрессивны, что предохранительные системы срабатывают, даже если я не задумываю чего-либо конструктивного. Серый воображает, что разговаривает с бочкой пороха, и боится. Я его тоже боюсь. Ненавижу и боюсь, потому что его манера говорить, его стол, весь его круглый кабинет напоминают мне Пачника.

Пачник, будь он проклят на веки веков и на вечные времена, — мой родной дядя. Имя у него, конечно, другое. Но я никогда его не произнесу. Нет для меня этого слова.

Тогда, после неудачного штурма Резиденции, Пачник затребовал меня к себе. Пытался выведать, кто отключил сигнализацию. Бесконечные «кто» и издевательское «дорогой племянничек» завертели нескончаемый хоровод. Чтоб ненароком или случайно не навести на истинный след, я указал на себя. Каким образом? Как это каким? Я ведь нусит, я могу все. Вот, сижу себе больше часа, накачанный по горлышко вашей химией — и ничего вы от меня не добились. Я бы и далее молчал, да надоело.

Пачник, как и его тупоголовые подручные, ничего, кроме обывательских слухов, про психодинамику не знал. Он поверил. И, вероятно, только из-за своей исключительной дотошности, на всякий случай решил удостовериться. Выяснив, что на всей планете нет нужной аппаратуры, второпях обратился за помощью в инспекторскую группу, честно пытающуюся разобраться в сложившейся на Риве ситуации. Потом он горько сожалел о своем необдуманном шаге. Это оказалось его фатальной ошибкой. Так кошка, играя, не душит мышонка, на ее возню обращают внимание люди и отбирают, жалея, законную добычу.

Я с пеленок знал, что я нусит. И все ближайшие родственники знали. Но не придавали этому особого значения. Мы, Искатели, любили культивировать необычные таланты, полагая, что каждый человек обязан чем-то отличаться от остальных. Кто знает, чем удивит Лес, и самый редкий, казалось бы совсем ненужный навык может оказаться полезным.

Ты можешь отличаться от остальных, но как развить в себе индивидуальность — твое личное дело. На то и талант, чтобы никто не пытался регламентировать каждый твой шаг. Совершенствуйся, как сумеешь. Родители мои, конечно, подметили ту необычность, которая сопровождала меня всюду. Постарались помочь. Но в плане психодинамических способностей были они абсолютно обыкновенными людьми. Да и особым упорством не отличались. Вот почему после нескольких безуспешных попыток разобраться в возникших со мной проблемах они отступили. Не до того им было — огромное хозяйство, старшие дети заканчивают школу. А тут еще родственнички начали активно обихаживать, вовлекать в бурную общественную жизнь. Одним словом, побились они со мной, своим младшеньким, натерпелись и решили впредь преодолевать мою особость наиболее радикальными методами.

Лишь много лет спустя я понял, почему, например, мои детские игрушки были тривиальны до безобразия — вершиной сложности была резиновая фигурка со свистком в боку какого-то забавного земного животного. Объяснение оказалось очевидным: дабы младенец по неразумению своему не мог их поломать. А самые-самые первые мои игрушки, роботизированные, как у всех нормальных детишек, были тихо-мирно выброшены на свалку. Как правило, оказывалось достаточно одного моего любопытствующего взгляда, чтобы они, мягко говоря, начинали вести себя неадекватно.

В школе я пробовал разобраться в своих способностях, но в одиночку мало преуспел. А у окружающих хватало более важных дел. Так что результаты обследования моих талантов, проведенного представителями Инспекции, оказались неожиданными для всех. Выяснилось, что я представляю собой редчайший феномен и по соответствующему федеральному закону являюсь номенклатурой всего Содружества. Галактика научилась не разбрасываться такими талантами.

Пачник не мог ссориться с Инспекцией. Перебесившись, он решил отпустить меня.

Я отказался покинуть Риву, заявив, что должен разделить судьбу своих друзей. Переговоры длились долго. В конце концов, Пачник уступил и отпустил на инспекторском звездолете всю нашу группу. Всех Волков, а заодно с нами — вообще всех желающих.

Помню тот последний вечер на Риве. Костоломы Пачника сняли плотный мешок с моей головы прямо у трапа планетолета и грубо толкнули в спину. Поднявшись на несколько ступенек, я оглянулся. Чистое синее небо, — такого нет больше ни на одной планете Содружества — а горизонт со всех сторон очерчивает притихший, пока еще не вырубленный Лес. Я хотел задержаться подольше, сказать что-нибудь подходящее моменту, но предательский комок застрял в горле. Так и вошел в чужую посудину молча.