Спасибо дорогому Тобиасу, архивы пребывали в идеальном порядке. Мы с Гессе совместными усилиями довольно быстро разобрались с записывающим оборудованием и принялись изучать историю станции, да и отчасти Земли. Люди фиксировали заодно и нашу — развитие планеты внизу, в той мере, что их интересовало, но это мы оставили на потом, да и они, судя по скудости информации, не слишком усердно старались.

Конечно же мы не смотрели всё подряд, сделать это обстоятельно предстояло позднее, выхватывали фрагменты и уяснив в целом их суть шли дальше спешили из прошлого в будущее, к тем дням, когда отзвуки загадочной войны не то на Земле, не то возле неё зазвучали особенно громко.

Переговоры не всегда были понятны, за века изменился и существенно язык, а технические термины и вовсе звучали зачастую незнакомо, но одно мы уяснили точно: дела шли чем дальше, тем хуже и задолго до того, как умерли здешние дежурные, связь прекратилась совершенно. Я прикинул и эти сроки. По всему выходило, что дело плохо. Если кто и выжил на нашей далёкой замечательной родине, то оказался в куда более глубокой яме, что рыл для нас. Полный нужник.

Не стоило злорадствовать, но я себе это позволил — так слегка. Господа, высокомерно диктовавшие нам условия существования, ушли надолго, если не навсегда. Скорее всего, это мы их теперь капитально обогнали со своим местечковым изначально прогрессом. Забавно получилось. Поучительно и правильно.

— Думаешь, Земли больше не существует? — спросил Гессе.

На него это хроника умирания произвела сильное впечатление. Бедняга осунулся и выглядел старше своих лет, глаза блестели болезненно. С чего бы ему переживать? Я не понял. Он знать не знал ту планету, на которой я когда-то родился. Она всегда была для него чужой и враждебной. Чего ради плакать и постороннем сбежавшем молоке? Меня и то беды Земли больше не трогали. Я ответил, стремясь поделиться бодростью:

— Логично предположить, что так дела и обстоят. Есть там кто живой или нет, не имеет теперь значения. История изоляции закончилась, гонители ушли в прошлое. Им нет дела до нас, а нам до них. Карантин сдох — туда ему и дорога. Перестань биться головой о стены, оплакивая не свою беду. Идём, пора связаться с Чайкой. Радио тут вроде бы как простое.

Впрочем, повозились мы изрядно, но всё же сумели разблокировать пульты. Как я понял из завещания, Тобиас позаботился отключить интеллектуальные функции бортового мозга, оставив лишь следящие. Потому мы и проникли без труда на борт, хотя ждали здесь не нас. Последний выживший облегчал доступ новым надзирателям. Он верил, что Земля пришёл очередную смену, и меня от этой гипертрофированного самодовольства временами пробирала до костей внезапная как паника злость. Ну история рассудила по-своему, точнее — по-нашему. Не препятствовал захвату станции искусственный интеллект, и с ума не сошёл заодно, оставшись в гордом машинном одиночестве. Расконсервировать его я бы пока не советовал. Когда злость немного отступала, я честно признавал заслуги Тобиаса. Молодцом всё же оказался мужик, стоило его достойно похоронить.

Когда в охрипших слегка за годы бездействия динамиках зазвучал знакомый голос Чайки, даже я расплылся в улыбке. Казалось, лишний век пробежал с той поры, как человек провожал нас в историческое путешествие.

Переговоры вёл Гессе, я лишь находился рядом, слушал торопливые реплики, предоставлял, как люди вновь поднимутся к свету из наших катакомб и знать не узнают, какой избежали беды. Меня накрыла тихая сентиментальная нежность, и я мечтательно созерцал потолок, но не пропустил ни единого слова беседы и готов был поклясться, что иные из произносимых фраз относились к разряду условных. Лёгкая смена интонаций, растущая глубина голоса рассказывали так много тому, кто привык жить настороже. Конечно, разумно со стороны Чайки было предположить, что его посланники могут оказаться в плену и, буде возможность, хотя бы так дадут знать о своём бедственном положении, вот только мы не в плену находились, и меня этому коду научить забыли.

Конечно, я сделал вид, что ничего не заметил. Стекляшки мозаики постепенно укладывались в цельную картину.

Гессе, закончив разговор, выглядел взвинченным и при этом опустошённым. Рвали его, рвали на части непрошенные гулкие чувства. Билась внутри боль, я, пожалуй, слышал её запах, но ни о чём не спросил, предлагая приятелю честно открыть свои беды. Я наблюдал за ним с добродушной улыбкой, но внутри нечего не ощущал: ни холода, ни тепла. Прохладная пустота собственной души завораживала.

— Ну вот, теперь мы тут главные, — сказал я весело. — Будем изучать станцию смотреть записи и передавать всё что можно на планету. Куча работы. Но и времени у нас много, я так понимаю, нескоро ещё люди построят новый корабль, который сможет забрать нас домой.

— Да, — хмуро ответил Гессе, глаз он так и не поднял. — Хорошо, что ты сам догадался, я всё прикидывал, как тебе об этом сказать.

Я не знал, смеяться мне или плакать от идиотизма ситуации, потому ничего делать не стал.

— Поешь, — предложил искренне о нём заботясь. — И надо нам поспать. Путешествие выдалось кратким, но нервным. Здесь мы всего несколько часов, а я уже утомился.

— Я не голоден, — ответил напарник, а вот вздремнуть не прочь. — Пора определиться с местожительством. Вся станция теперь в нашем распоряжении.

Я шкурой чувствовал, как хочет он остаться один.

Мы вместе как добрые друзья отправились в жилой блок и выбрали себе по каюте. Гессе наскоро пожелал мне доброго сна и ушёл к себе. Оставшись один, я осмотрел комнату, заглянул в пустой шкаф, ни ботинок, ни одежды там не обнаружил, но решил, что облегающий трикотажный костюм, который мы надели под скафандр и так смотрится неплохо, а ноги у меня не мёрзнут. Где-то в недрах станции наверняка хранились запасы всего необходимого, отыскать их не составило бы труда, но я поленился.

Спать я, конечно и не думал. Лежал и ждал, размышлял заодно о разных разностях, чутко прислушиваясь к тому, как трудолюбиво Гессе старается провернуть то, что велел ему Чайка и при этом ничем себя не выдать. План наверняка составили ещё на планете, а по связи мой дорогой напарник получил окончательное «добро». Что он сейчас делал, пренебрегая драгоценным отдыхом? Ну я примерно догадывался.

Притворяться беспечно дрыхнувшим я позволил себе довольно долго и перестал, когда копошение затихло. Кажется, пришла пора разобраться с нашими противоречиями. Я вышел в коридор и буквально столкнулся с человеком. Верёвка в его руках заставила меня удивлённо вскинуть брови:

— Ты решил повеситься? Не слишком удачная идея.

— Это для тебя.

— Я решил повеситься? Не припомню такого намерения.

Его моя беспечность рассердила, а заодно вогнала в смущение. Он зло раздул ноздри, но в глаза так и не взглянул. Объяснил, произнося слова механически, как заводная кукла:

— Твоя еда осталась на нашем корабле, надо достать её, пока не испортил забортный холод, ну или солнечный свет. Я нашёл длинную верёвку, чтобы ты мог привязаться, когда пойдёшь за контейнером.

— Очень разумно, — одобрил я.

— Скафандр уже там, у тамбура.

— Ты отлично потрудился, — сказал я искренне.

Он едва не взглянул мне в глаза, удержался в последний момент. Я же на всякий случай широко улыбнулся.

Мы шагали рядом, словно братья. Я считывал чувства Гессе. В принципе и так всё было понятно, но я хотел впитать сочные рефлексии, до последнего стона. Никогда не думал, что огребу столько удовольствия. Это получалось как в сексе, только гораздо лучше: дольше, тоньше и пронзительнее.

— Знаешь, — сказал я, придав голосу задумчиво-задушевные нотки, — перед тем как заснуть я всё думал о той цивилизации, что была на планете до нас. Эти неведомые нам люди погибли, так же как теперь исчезла из обихода Земля. Почему? Это ведь очень важный вопрос, можно сказать — основной. И знаешь, что пришло мне в голову? Вдруг вампиры — это не просто так. Не эпидемия или проклятье, а тест. Проверка на вшивость как говорят в определённых кругах, и те, кто её не прошёл однажды неизбежно терпят поражение.