Петре прервался и посмотрел на нее. Свой ужас он умело скрывал. Она свой — не очень.

— От чего именно?

— Мы нарушаем закон, и скрыть факт преступления вы не сможете. Как минимум у вас будут проблемы.

— Не хотел говорить об этом, но проблемы у меня появились почти в тот же день, как я согласился на эту командировку, — с неохотой выдал он и продолжил работать со своими устройствами. — Сейчас я могу думать лишь о том, чтобы на этом корабле больше не было никаких приключений. Чтобы я смог спокойно вернуться домой и… — задумался он на несколько секунд, и ему вдруг стало не хватать воздуха, — Зараза!

Его руки испуганно отпрянули от клавиатуры, словно пара мышей от захлопнувшейся мышеловки.

— Что такое?

— Я ведь был на хорошем счету у главного редактора! Мне могли простить такое нарушение… Ну, по крайней мере, меня, скорее всего, не отдадут под суд, а лишь накажут символическим штрафом. А теперь я задумался о том, сколько времени я провел в этой командировке. Когда я вернусь, для меня пройдет около месяца, а там это будет больше года моего отсутствия. Все что угодно может случиться за этот год! Вдруг главный редактор сменится? Или за прошедший год забудет мои заслуги? Переосмыслит многие вещи и утратит былое уважение ко мне? Вы хоть представляете, сколько всего зависит от того, с чем я вернусь обратно?

— Тише, успокойтесь, — Ирма взяла его за руку, но этим жестом лишь смутила его еще сильнее. — Вы просто начали осознавать минусы дальних экспедиций.

— Вы плохо утешаете, — вырвал он ладонь из ее рукопожатия.

— Тогда подумайте о том, что могут случиться вещи и похуже. Например, что сейчас мы прослушаем запись, и окажется, что все это было зря.

— Так вас это беспокоит? — Петре промакнул рукавом проступившую влагу на своем лбу. — Меня вот гораздо сильнее беспокоит, что все это было не зря.

— Почему?

— А вы, когда в детстве заглядывали ночью под кровать, что сильнее хотели под ней увидеть: монстров или пустоту?

— Хорошо, я поняла вас. Давайте будем надеяться на «пустоту».

Ирма указала на оставленную без внимания клавиатуру, и Петре продолжил без иной решительности. Чего бы ни искали люди в дальнем космосе, это, скорее всего, никак не было связано с криминалом. Такие люди, как Ирма или Петре, ожидали от своего путешествия порядка, и теперь сами не понимали, на что им надеяться. Им не нужна была мысль, что на борту есть злоумышленники. Но еще меньше им нужна была мысль, что они вообще не знают, что творится на борту, и кого в этом винить. Петре включил воспроизведение, и переборка окрасилась глубоким оттенком черного, передавая всю живописность внутренней поверхности крышки от объектива. Послышались звуки возни — это Петре закрывал шкафчик после акта нарушения закона. Затем звуки стали выше и смешались в неразборчивую акустическую массу, взбитую миксером — это была перемотка. Петре несколько раз останавливал ее, и после четвертой перемотки поймал момент, на котором покидал комнату отдыха в сопровождении Ирмы. Они вглядывались в слегка подсвеченную проектором черноту, словно это как-то помогало им различать приглушенные звуки, и когда прозвучало шипение, с которым дверь отрезала троих подозреваемых от лишних свидетелей, зазвучали голоса. Петре не узнал эти голоса. Возможно, сказалось качество записи звука, но затем он пришел к выводу, что впервые в жизни слышит, как эти люди ведут себя, оставшись друг с другом наедине. Их голоса наполнились какой-то силой и уверенностью, словно с их шей только что сняли тесные ошейники.

Их голоса наполнились жизнью.

Их работа давно закончилась. Ленар донес это до них недвусмысленно. Он напомнил им, что это его корабль, и его экипаж все еще состоит из пяти человек. Он напомнил им, что они всего лишь пассажиры, и сидеть в комнате отдыха — их прямая обязанность. Он поблагодарил их за помощь со станцией «Магомет», не забыв добавить, что без их помощи переброска станции заняла бы значительно больше времени. Позже он еще раз поблагодарил их за сэкономленное время и за инициативу, которую они проявили, когда их всех поднял на ноги сигнал тревоги. Он их много за что поблагодарил, но выжившие с буксира Пять-Восемь прекрасно понимали, что за всем этим нагромождением формальностей стоит один единственный посыл — они теперь лишь живой груз.

Возможно, они ощущали что-то схожее с тем, что ощущал Петре, только значительно хуже. Когда находишься на сломанном корабле, самая сложная задача — сидеть на месте и ничего не делать. Но они пытались, и Петре, выходя из комнаты отдыха, не мог не отметить, что пытались они с завидным профессионализмом, свойственным для хороших актеров и законченных маргиналов. Аксель с Ильей играли в карты так, словно им действительно интересна эта игра, а Густав лежал на своей полке практически без движения и с переменным успехом делал вид, что читает журнал. Во всем этом была какая-то своя доля правды, но отделить ее от лжи было не проще, чем отделить молоко от сыворотки голыми руками.

Дверь закрылось, и Аксель со стоном облегчения положил перед собой вытянутую из колоды семерку червей.

— Что это был за вздох? — улыбнулся Илья удачно вытянутой карте.

— Если я скажу, обещай не заносить это в бортжурнал. Это немного противоречит правилам.

— Обещаю не заносить это в бортжурнал, — ответил Илья без интереса. — Кстати, эта шутка уже начинает мне казаться смешной.

— Петре, — кивнул Аксель на дверь, вытягивая карту. — Он меня нервирует.

— Просто корреспондент за работой посреди межзвездного пространства. Чем он может нервировать?

— Да он… — резко произнес Аксел и тут же запнулся. — Он как-то странно смотрит на меня. Я не люблю, когда на меня так смотрят. Вот ты на меня хоть раз так смотрел?

— Как?

— Не знаю. Оценивающе, словно инструктор на стажировке. Он меня разве что понюхать и облизать не успел. Мне постоянно кажется, что он следит за мной и записывает в свой блокнот каждое мое действие, чтобы потом занести какую-нибудь гадость в мой послужной список.

— Кажется, у тебя опять паранойя разыгралась.

— Людей без паранойи в космос не пускают.

— С паранойей тоже.

— И кто тогда остается?

— Мы, — выложил Илья карты на стол. — Придурки, которым не сиделось на родной планете. Восемнадцать.

— Двадцать, — победоносно выложил Аксель свои карты и указал на палубу. — Прошу.

Это была самая распространенная практика на межзвездных судах. Играть на деньги было строго запрещено, а играть на интерес было не интересно. Дальнобойщикам не пришлось долго искать достойный предмет игры среди скудного выбора призов, и все дружно сошлись на том, что победителю должно достаться… ничего. А проигравшему полсотни отжиманий. Илья покорно уперся руками в палубу и начал пыхтеть счет себе под нос.

— Не халтурь. Грудью до палубы.

— Не учи. Меня. Отжиматься. — Илья выталкивал из себя слова в такт повторениям. — Ты знаешь. Есть. В этом. Некоторая. Эволю. Ционная. Мораль.

— В чем? В том, что ты часто проигрываешь?

— Нет. В том. Что я. С каждым. Проигрышем. Становлюсь. Сильнее.

— Это не научит тебя играть лучше.

— Зато. Научит. Меня. Надирать. Тебе. Уши. Если. Будешь. Много. Умничать.

— Можешь попробовать, но это не отменяет того факта, что все мы в одинаковой степени круглые неудачники.

— Отставить. Пессимизм. — Илья оттолкнул от себя палубу в последний раз и быстро поднялся на ноги. — Я запрещаю опускать нос. Все ясно?

— Прости, но ты не можешь ничего запрещать или приказывать. Ты потерял нашего товарища и корабль.

— Хватит, — сердито упер Илья руки в бока. — Тот факт, что мы его подвели, совсем не значит, что надо из-за этого раскисать. Давай просто постараемся больше никого не подводить, а уж потом, когда все кончится, можно будет и раскиснуть. Незачем постоянно напоминать мне об этом.

— Значит, теперь я постоянно буду тебе напоминать, что мы находимся на борту судна, которое уже само по себе всех нас подвело. Второе подряд. Кто вот мы после этого?