— Странно слышать такое, сидя в обнимку с унитазом.

Не менее странно было видеть, как человек, который сидит в обнимку с унитазом, шутит, и на этот раз у него получилось выдавить из Ирмы легкую и непринужденную улыбку. Не связанный профессиональным этикетом разговор был приятным разнообразием после долгих месяцев копившегося внутри недовольства, которое просто некому было излить. Она бы с удовольствием излила это недовольство Петре, если бы четырьмя часами ранее не излила его прямо на Ленара. Ей не стало легче от того, что она выговорилась. Просто один груз вдруг сменился другим.

— Может, мы вернемся в комнату отдыха? — указала она носом на дверь.

— Пожалуй, мне нужно еще немного времени, — вяло протянул Петре, еще раз окунувшись взглядом в сантехническую утварь.

— Тогда, если я вам тут не нужна, я…

— Нет, я бы хотел, чтобы вы побыли со мной еще немного, — взволновался он так, словно от Ирмы зависело что-то очень важное.

Он был в своем репертуаре — странно себя вел и не спешил делиться своими мотивами. Ничто не принуждало ее задерживаться в уборной, но перед ней стоял выбор — остаться с Петре или вернуться в комнату отдыха, где трое выживших коротали время за чтением журналов и карточными играми, и в таких случаях правильнее всего быть с тем, кто просит об этом.

— Ладно. — «Немного» — это неопределенный срок, не имеющий четких ограничений и способный растягиваться до таких временных значений, что даже звезды могут не дожить, поэтому Ирма сползла по переборке и уселась рядом с корреспондентом. — Хотите поговорить о чем-то конкретном?

— Я корреспондент. Я больше привык к односторонней беседе, поэтому, если вам есть что сказать, я вас с радостью выслушаю.

Ей было что сказать.

— Кажется, вы были правы, когда сказали, что Ленар мне не доверяет, — она успокаивала себя, что это был лишь способ поддержать кулуарную беседу, а ни в коем случае не плач сидящей где-то внутри нее обиженной маленькой девочки.

— Бросьте, — махнул он рукой. — Я такого не говорил. О ваших с ним взаимоотношениях вам известно куда больше, чем мне.

— Но вы всячески намекали…

— Я предполагал.

— Оказалось, что ваше предположение было весьма проницательным.

— Ерунда, — поморщился он. — Уверен, он всем своим коллегам доверяет в равной степени.

Эта фраза причинила некоторый дискомфорт ее ушам.

— Кажется, вы со мной сейчас не до конца искренни.

— Вам так кажется? — ушел он от ответа.

— Не вы один читали кодекс поведения. Вы сейчас просто боитесь лишний раз подтвердить мои опасения, чтобы не способствовать развитию конфликта на почве кризиса доверия.

— Даже если и так, то какая разница? Вам под началом этого человека работать еще… — запрокинул он голову к потолку, — …я, кажется, уже запутался во времени со всеми этими внеплановыми пробуждениями.

Ирма погрузилась в вычисления. Вычисления быстро привели ее к выводу, что она тоже начала путаться.

— Ладно, я поняла вас, — выбросила она из головы воображаемый календарь. — Я просто должна потерпеть еще немного.

— Вас это огорчает?

— Немного, — призналась она, прекратив скрывать поникшее выражение лица. — Я ведь совсем не хочу, чтобы он уходил. Но если он уйдет, мне бы хотелось, чтобы он унес с собой чуть более хорошее мнение обо мне.

— Тогда извольте напомнить, что зависимость от чужого мнения претит кодексу поведения.

— Это всего лишь рекомендации, — оправдалась она. — А я всего лишь человек. А вы слишком усердно штудировали кодекс поведения, словно сами собираетесь стать космонавтом. Это ошибка многих новичков.

— Серьезно? Я думал, что кодекс поведения — это залог комфортного сосуществования членов экипажа в условиях длительной изоляции.

— Попробую объяснить на примере сельского хозяйства. Представьте, что у вас есть огород. — Ее пальцы описали в воздухе прямоугольник. — И у вашего соседа тоже есть огород. И ваши огороды соприкасаются, но при этом между ними нет никакой ограды.

— Если между ними нет никакой ограды, тогда что же это за огороды?

— Не важно. Я это говорю к тому, что если вы будете постоянно думать о том, где же границы вашего участка, то рано или поздно сойдете с ума. Поверьте, такой подход не даст вам никакого чувства комфорта при сосуществовании с соседями.

— Черт, — хлопнул он себя по груди, и на секунду Ирме показалось, что он схватился за сердце. — У меня с собой блокнота нет. Теперь то, что вы сказали, придется держать в голове.

— Давайте все же вернемся. — Она попыталась встать, но остановилась, когда мужские пальцы сомкнулись на ее запястье. Этот жест был символическим, лишенным каких-либо усилий. Петре все еще просил ее остаться. — Хватит, Петре, я прекрасно вижу, что ваша тошнота уже давно прошла.

— Быть может, я просто хотел немного побыть с вами наедине?

— Вы выбрали для этого не самую романтичную обстановку.

— Что поделать, романтик из меня так себе.

Петре иронично пожал плечами. Ирма не поверила ни ему, ни его плечам. Она освободила руку и дала ему еще один шанс наполнить этот разговор смыслом. Последний.

— Говорите начистоту, что вы на этот раз затеяли.

У нее не получалось быть строгой. Даже когда она пыталась надавить на кого-то всем весом своего характера, выяснялось, что ее характер слишком долгое время провел в голодовке. Ее голосовые связки умели выдавать громкость, но не силу, однако нужную мысль было возможно донести любой интонацией. Петре и так все понял. Весь его вид говорил о том, что он сдался… или о том, что наступил момент, которого он ждал.

— Я не доверяю людям, которых вы спасли, — выдохнул он с некоторым облегчением, и на этот раз Ирма ему поверила. — Они очень скрытные. А знаете, что говорят про скрытных людей?

— Что?

— Про них говорят, что им есть что скрывать.

— Мне кажется, что у вас какая-то паранойя.

— Не могу это отрицать, но предпочитаю убедиться наверняка. Скажите мне, много ли раз с вами случались такие внезапные пробуждения на полпути?

— Вы ни у того человека спрашиваете. Я проработала на этом корабле всего три с половиной рейса.

— Признайте, что у вас на корабле творится какая-то необъяснимая чертовщина, и эта чертовщина началась с того самого момента, как вы подобрали этих людей. Я бы сказал, что неприятности следуют за ними по пятам.

— Вы что, боитесь их?

— Нет, конечно! — оскорблено прошипел Петре, и это прозвучало слишком вычурно, чтобы быть правдой. — Не надо тут выставлять из меня последнего труса.

— Тогда почему вы прячетесь от них в уборной?

— Чтобы дать им возможность побыть наедине.

— Петре, вы и сами весьма скрытный и загадочный человек, — начала Ирма терять терпение. — Вы постоянно строите какие-то интриги в тайне ото всех, а правду из вас приходится клещами вытаскивать. Пока что это вы тут самый главный возмутитель спокойствия.

— Тогда скажите мне в лицо, что у вас не возникало ощущения, будто они вам многого недоговаривают, — бросил он ей вызов взглядом.

— Не скажу, — призналась она, отведя взгляд. — Я тоже им не доверяю, но это не повод прятаться от них в уборной.

— Уверен, что это они как-то связаны с аварией на вашем корабле, но они вам в этом не признаются, а убедить их признаться вы не сможете. Однако, пока мы здесь, а остальной экипаж в лазарете, они в комнате отдыха совершенно одни, и могут начать обсуждать то, что не решатся обсуждать при посторонних.

— Как мы с вами сейчас? — спросила Ирма с издевкой.

— Да! — не понял Петре издевки. — Мне нужен был лишь повод, чтобы отлучиться самому и убедить вас пойти со мной. И чем больше времени мы им даем побыть без лишних свидетелей, тем выше шанс, что камера, которую я оставил включенной, запишет что-то, что обличит их с потрохами.

Она попыталась вспомнить, где Петре оставил камеру. И вспомнила. Его камера лежала в чехле, который находился в шкафчике. Камера не может доставить людям дискомфорт, если ее не видно, но если у камеры хороший микрофон, то она превращается в подслушивающее устройство. Это было хитро, бессовестно и запрещено законом, и при других обстоятельствах Ирма обязательно отругала бы Петре за такое поведение, но в тот момент ее почему-то взволновала совершенно другая вещь.