— Корица, имбирь, измельченный мускат, триягодный сироп и секретный ингредиент, которым я с тобой не поделюсь.

— Почему?

— Я решил, что когда ты официально станешь моим капитаном, мне не помешает иметь на тебя хоть какое-то влияние. Надеюсь, этот кофе тебе понравился достаточно сильно, чтобы мой коварный план сработал.

Его уголок рта приподнялся на три миллиметра, и это были три миллиметра натянутого за ниточки фальша. Такие, как он, плохо умели маскировать ложь под личиной шутки. Такие, как он, в принципе были плохими шутниками. Вильма даже не попыталась скрыть смущения. Она потупила взгляд в дымящуюся кружку, и развернула ее на пол-оборота, чтобы послушать скрежет керамики по акриловому покрытию.

— Спасибо, конечно. — Ее взгляд путался в танцующем паре, не решаясь подняться обратно на Радэка. — Приятно, когда тебя угощают кофе. Но, кажется, ты перестарался.

— Что, слишком много имбиря?

— Да нет, — отмахнулась она, в очередной раз совершив ритуал по сбиванию пара. — Ты просто напугал меня. Я думала, ты опять взорвался или что-то в этом роде.

— Я сварил самый лучший кофе в своей жизни, — задорно хлопнул он ладонями по столешнице, — и хотел, чтобы ты оценила его до того, как он остынет.

— Ты мог так и сказать. «Вильма, у меня тут кофе, присоединяйся», а не кричать через интерком так, словно тебя режут заживо.

— Я не кричал, — стоически возразил он. — Может быть, я немного завысил тон от возбуждения.

— Еще раз спасибо, — повторила она слова, которые ей суфлировало чувство такта. — Но нельзя вот так, из-за кофе, заставлять человека нервничать и бежать через половину корабля.

— Обычно нельзя. Но сейчас у нас нерабочее время, — бросил он непринужденно через столешницу. — Я оторвал тебя от чего-то важного?

— Нет, — соврала Вильма, не успев подумать, и ее бросило в жар. Ей начало казаться, что краска наплывает на лицо, выдавая ее с потрохами, а чувство, что весь этот разговор был не более чем взаимным обменом враньем, начало душить, блокируя воздух и сдавливая голосовые связки.

— Точно? — уточнил он, и Вильму бросило в жар еще сильнее.

— Ты меня в чем-то подозреваешь? — перешла она в наступление, и тут же пожалела об этом. Она не поверила звуку собственного голоса, но гораздо меньше она верила, что когда-нибудь попадет в более дурацкую ситуацию.

Зачем она врет Радэку?

— Ни в коем случае.

И зачем Радэк врет ей?

Негласное правило поведения на корабле проводило четкую границу лжи, через которую нежелательно переступать. Бывает, что кто-то хочет утаить какую-то информацию, и в таких случаях врать не полагалось. Достаточно было умолчать. Иногда правда и ложь могли содержать в себе одинаковое количество вреда, и если вставал выбор между ними, то лучшим выбором было не выбирать вовсе.

Горячая кружка сделала еще несколько оборотов, создавая видимость настроения для беседы. Вильма хотела встать и молча уйти, но разве это было бы правильным поступком? Она силой заставляла себя прижимать стул к палубе, и не могла поверить, что эта кружка с чудесным ароматом не умещается в ее мыслях.

— Значит, ты просто решил подстелить себе соломки? Думаешь, когда я стану капитаном, то буду излишне строгой?

— Напротив. Думаю, что после всех наших приключений, — указал он взглядом куда-то вверх, — и под приключениями я имею ввиду не последнюю неделю, а скорее последние лет двадцать, думаю, что из тебя выйдет образцовый капитан.

— Это комплимент, или ты серьезно так думаешь?

— Из тебя так или иначе выйдет образцовый капитан, — утвердил он так, словно лично был за это в ответе. — Ты много раз видела, как другие совершают ошибки на своем руководящем пути, оступаются и падают. Ты и сама не без греха, но ты умеешь учиться, ведь так? Ты хорошо обработанная и притертая деталь, и ты станешь стандартом, подающим подчиненным хороший пример, во что бы то ни стало.

Его тонкий намек был настолько толстым, что его впору было лишать права называться намеком. Радэк следил за ней.

— Ты что, следил за мной? — спросила она, проглотив сгустившийся во рту привкус ужаса.

— Нет. С чего мне следить за тобой? — резко ответил он так, словно уже давно отрепетировал эту фразу в своей голове. — Я скорее приглядывал. Вполглаза.

Она еще раз посмотрела на кружку, и поняла, что это был за секретный ингредиент. Это был яд. Кофе был безнадежно отравлен ложными намерениями. Кофе был не актом любезности, а лишь утешительным призом взамен того, другого, которого ее лишили. К горлу подступила легкая тошнота, и наружу просилось все, что угодно, кроме слов. Разговор становился для нее все тяжелее, и все же она заставляла себя продолжать задавать вопросы, чтобы услышать ответы, которые ей не понравятся.

— Тогда еще раз спрашиваю: ты меня в чем-то подозреваешь?

— Я приглядывал не за тобой, а за Ильей. Не моя вина, что он при каждой удобной возможности крутится где-то рядом с тобой.

Прямолинейность для него была гораздо более характерна, чем склонность угощать коллег кофе, и послужила сигналом к началу более открытого разговора. Ответ ей не понравился чуть меньше, чем она ожидала.

— Так, Радэк, это уже переходит всякие границы разумного, — Вильма поднялась из-за стола в намерении немедленно исполнить задуманное, — Я должна сообщить об этом Ленару.

Она правильно выразилась. Не смотря на то, что она была в корне не согласна с Радэком, и все внутри нее кричало, что он подлец, она не хотела на него жаловаться. Но должна была. Ее дальнейшее положение в экипаже зависит от того, как она будет вести себя в таких ситуациях. Никакие бумажки не сделают человека капитаном, если экипаж не научится его уважать.

— Не стоит, — эти слова остановили Вильму через полшага по направлению к двери, и в груди что-то екнуло еще до того, как прозвучал смертный приговор. — Ленар в курсе.

— В курсе чего? — уточнила она с замиранием сердца. — В курсе того, как ты «приглядываешь» за Ильей, или…

— Первое, — не позволил он ей закончить предложение, и ответ все равно ей не понравился.

— Это он приказал тебе следить за ним?

— Послушай, я никому в няньки не нанимался, — резко вскочил он со стула. — Никто на этом судне не имеет полномочий приказывать мне следить за тем, что делает тот или иной человек. Это, мягко говоря, выходит очень далеко за пределы моей зоны ответственности, и, разумеется, за это мне никто не заплатит. Однако, если действующий капитан любезно предлагает мне раз в полчаса справляться о состоянии наших неблагонадежных гостей, по вине которых уже произошел один несчастный случай, я, конечно, возражу… но не сильно.

— Ясно, — кисло кивнула Вильма и перешла к следующему вопросу, который ей не хотелось задавать. — И Ленар «любезно предложил» это эксклюзивно тебе или кому-то еще?

— Что ты хочешь узнать? Доверяет ли он тебе? Возьми и спроси у него сама.

— Спрошу, но сейчас я спрашиваю тебя.

— Вильма… — вздохнул он и сделал глоток из оставленной без внимания кружки, — не задавай вопросов, на которые уже знаешь ответ. Ты заинтересованное лицо.

— Да… — укусила она себя за нижнюю губу, — я заинтересованное лицо. Но это еще не делает из меня шпиона или диверсанта.

— Никто и не говорил о шпионаже или диверсиях. Но у нас тут уже был прецедент, когда один пройдоха рылся в той части холодильника, где не следовало.

— И что? — возмущенно всплеснула она руками. — Думаешь, что я вдруг вступлю с Ильей в какой-нибудь преступный сговор и пущу его, куда не следует?

Радэк ничего не ответил. Задрав нос и сложив руки на груди он обратил свое лицо в маску молчаливого скепсиса, а его осуждающий взгляд был способен резать астероиды не хуже промышленных лазеров. От этого взгляда ее лицо охватило пламенем. Теперь Вильма поняла, что чувствует собака, когда хозяин указывает ей свернутой газетой на лужицу в углу.

Каждый капитан должен обладать непоколебимым морально-этическим обликом. Вильма еще не встречала таких капитанов, и постепенно начала приходить к выводу, что из нее самой выйдет капитан не лучше. Будь она немного в другом настроении, она бы посмеялась над ситуацией, в которой человек, стоящий ниже нее в командной цепочке, строго, но обходительно отчитывает ее за непрофессиональное поведение. Радэк смотрел на нее сверху вниз, и Вильма из последних сил старалась не сломаться под тяжестью его укоризненного взора. Она видела в его глазах многое, но не нашла ни единого проблеска уважения, и как ни старалась, не могла придумать причин, по которым Радэк обязан был ее уважать. Уважение не может быть прописано в законах или сводах правил поведения. Уважение как дом — его сначала надо построить, а затем следить, чтобы оно не рухнуло, будучи ослабленным чередой плохих решений.