— Если ты устала, то отдохни, — предложил он, упорно работаю руками. — Ты очень редко работаешь за бортом и так и не научилась экономить силы. Нет, ты не подумай, я тебя не виню, просто у каждого есть задачи, с которыми он справляется лучше других. Вот возьмем к примеру меня. Я проходил ускоренный курс навигации, но если вдруг ты куда-то исчезнешь, и я решу занять твой пост, то моих навыков хватит в лучшем случае для того, чтобы довести корабль до ближайшей планетарной системы по изогнутой траектории, и знаешь, что после этого будет? Мне придется звать на помощь, чтобы мне прислали настоящего штурмана, который сможет довести корабль до космопорта, не выбросив при этом за борт всю реактивную массу на дополнительные маневры….

— Эмиль…

— У нас на борту нет полной взаимозаменяемости, поэтому ты здесь лишь помощник, а не основная грубая сила. Строго говоря, я бы и без тебя справился, но, сама понимаешь, правила…

— Эмиль, хватит…

— Нет, давай уж поговорим начистоту, — оскорблено возразил он. — Ты знаешь, я как раз недавно размышлял над тем, что у нас поменяется, когда ты станешь капитаном, и пришел к выводу, что этому кораблю давно не хватает женской руки. Если тебе интересно мое мнение, то я безмерно уважаю Ленара, но ни в коем случае не хочу, чтобы ты на него равнялась. Будь собой, и тогда настроение всего коллектива наконец-то…

— Эмиль, довольно…

— Нет, ты послушай. Я хочу сказать, что на коммерческом флоте можно по пальцам пересчитать женщин, которые дождались капитанского кресла. Знаешь, почему? Говорят, что у женщин от природы меньше амбиций. Но ты ведь не такая, правда?

— Эмиль! — взревела Вильма, — Кончай!

Его скафандр замер на месте, ненадолго обратившись в статую.

— Я сказал что-то лишнее?

— Нет, ты сделал что-то лишнее, — Вильма оттопырила палец параллельно лучу своего фонаря. — Ты сбросил головку еще десять оборотов назад. Хватит.

— А, — усмехнулся он, слегка развернувшись к обнаженной колотушке. — Прости, не заметил.

— …и через девять месяцев рождается ребенок, — закончил Радэк.

Петре слушал его рассказ со слегка приоткрытым ртом, и дважды пытался перебить своего респондента, но поток слов шел с бескомпромиссностью товарного состава, сметающего все на своем пути. Радэк щедро поливал описания процессов техническими терминами и механическими метафорами, трижды делал торопливый судорожный вздох, страшась сделать слишком длинную паузу, и невольно приклеивался взглядом к объективу камеры, словно интересуясь ее мнением об услышанном.

Ему с самого начала не нравилась вся эта затея, но он не позволил себе от нее отказаться. Его стихия начиналась где-то за бортом, а заканчивалась в машинном отделении, где рядом есть лишь металл, керамика и Эмиль, способный моментально утолить любую жажду общения. Он давно привык к тишине, одиночеству и замкнутым пространствам, и с психологической точки зрения он был лучше других подготовлен к длительным космическим полетам. Он любил возиться с машинами, пристально изучая каждый мельчайший болтик, и для такого человека было противоестественно ощущать, что не он изучает машину, а машина изучающее смотрит на него своим стеклянным глазом, готовая передать свои воспоминания о нем миллионам зрителей. Положение усугубляло то, что на всем борту камера оказалась единственной машиной, требующей его присутствия. Один термоядерный реактор был отключен, проверен и давно обслужен, второй же, выражаясь сложным диалектом профессиональных техников «мурлыкал, как котенок». Термоядерные реакторы — сложные и потенциально опасные механизмы, которые требуют круглосуточный надзор кучи специалистов, но в дальнем космосе не было кучи специалистов. Вместо них был управляющий интеллект Марвин, который их всех заменял, и выполнял 98 % работы, необходимой для длительного автономного функционирования реакторов. Именно благодаря Марвину Радэк столкнулся с проблемой, которую человечество старательно избегало последние несколько веков.

Машина отняла у человека работу.

Чувство собственной бесполезности было одной из тех сил, которые толкнули Радэка на то, чтобы согласиться дать корреспонденту интервью, и даже к этому вопросу он предпочел подойти конструктивно. Он выстирал и выгладил свою форму, побрился, причесался, остриг ногти и даже взял у Вильмы немного тонального крема, чтобы замаскировать швы у себя на лбу. Петре тут же сказал ему, что это неестественное «пятно грязи» выглядит плохо, но Радэк настоял, что зритель не должен видеть производственные травмы. К тому моменту, как интервью началось, предвкушение дискомфорта отошло на второй план, и он начал воспринимать это как должное. Радэк должен был ответить на вопросы Петре, а Петре взамен ответит на вопросы Радэка. Это казалось более чем честным обменом.

— Вообще-то я спрашивал о несколько иных космических столкновениях, — разочарованно протянул Петре, дослушав рассказ до конца.

— Знаю, но что вы сильнее хотели показать зрителю: космонавта, который рассказывает о массовой гибели людей в космосе, или космонавта, который шутит и веселится? — Радэк натянул на себя фальшивую улыбку.

— Моя задача — показать зрителю просто космонавта. Радэк, если на вас смотрит камера, это еще не значит, что вы стали артистом. Будьте собой, и не пытайтесь идти напролом сквозь неудобные для вас вещи, а просто обходите их.

— Как скажете, — стряхнул он улыбку со своего лица. — Давайте продолжать.

— Расскажите, как вы развлекаетесь в свободное время?

— Не просто, — честно признался Радэк. — Читаем старые книги, смотрим старое кино, играем в настольные игры…

— А почему именно старые? — уточнил Петре. — Разве вы не можете себе позволить купить в порту что-то новое?

— Разумеется, можем, только в этом нет смысла. Человеку не дано оценить современные художественные произведения, если он сам не живет в этой современности.

— А что насчет документальных произведений?

— Я пытался, — обреченно выдохнул Радэк. — Но в определенный момент я понял, что мне просто это не интересно. В конечном итоге наше главное развлечение упирается в обсуждение впечатлений, которые мы получили от визита в очередной космопорт. Иногда мы покупаем себе что-то новое и чуждое нам, и в этот момент мы, наверное, со стороны похожи на мартышек, которые изучают упавшую с небес бутылку из-под лимонада.

— Не может быть, чтобы все было так грустно, — покачал Петре головой. — Должно же быть что-то еще.

— Ну, — замялся Радэк, не желая обсуждать вслух щекотливую тему, но Петре не оставил ему выбора, — иногда в космопорту мы встречаем таких же дальнобойщиков, как и мы, которые отдыхают от рейса. Иногда среди них есть лица противоположного пола, которые совсем не против приятно провести время с кем-то, с кем их не связывают служебные отношения.

— И что, все происходит вот так просто? Вам удается сойтись с людьми с другого корабля за те жалкие несколько дней, что вы проводите в космопорту?

— Такова обратная сторона работы в дальнем космосе, — развел Радэк руками. — Глубоко личные вопросы приходится решать в спешке. И я бы не сказал, что это минус. Скорее это тренировка.

— Тренировка для чего?

— Для той жизни, которая начнется после окончания контракта. Когда я сойду с этого корабля, мне будет уже не двадцать лет, и у меня не будет такой роскоши, как многолетние поиски нарисованного в моей голове идеала, которого все равно не существует в природе. Нет, я должен буду найти женщину, которую просто сочту подходящей, и не терять времени понапрасну.

— Ясно…

Радэк до этого момента ни разу не задавался вопросами, в которых фигурировало бы имя Петре. Корреспондент интересовал его в той же степени, что и любой другой вид гусениц, но после этого «ясно» он понял о Петре даже то, что понимать совсем не хотел. Его с самого начала должно было удивить, почему здоровый мужчина в самом расцвете сил вдруг согласился на двухлетнюю командировку, и лишь из этого интервью стало ясно — Петре был одним из тех идеалистов, которые попусту тратили время на поиски идеальной спутницы жизни, и поэтому его до сих пор никто не ждет дома.