Как и каждый человек, которому психиатрическая комиссия в личном деле поставила штамп «Здоров», он точно знал, что неодушевленные предметы без собственного источника энергии не могут двигаться. Он очень твердо это знал. Он был в этом настолько же уверен, насколько и в том, что за бортом корабля есть звезды, или что олень, тушеный с овощами, не вырвется из банки в его руке и не начнет скакать по палубам. И все же периферическое зрение предательски подкосило его уверенность в законах мироздания.
Войдя на продуктовый склад, он сразу понял, что что-то не так, но поначалу постарался отбросить от себя навязчивые мысли. Разумеется, там было что-то не так. Если на продуктовом складе лежит человеческий труп, как еще должен реагировать простой работяга, зашедший с намерением немного подкрепиться в гости к покойному коллеге? Радэк упер свой взгляд в этикетку и начал читать про незавидную участь животного, но не разбирал текста и практически не видел банку перед своим носом. Все его внимание тянулось куда-то в сторону, а Радэк настойчиво тянул его обратно, словно играл с незримым аттрактором в перетягивание каната. Ему не хотелось смотреть на тело, играющее блеском пленки со слабым потолочным светильником. Ему хотелось лишь нормально пообедать, и он был рад этому желанию. Он должен был выйти со склада в тот же момент, когда банка с готовым блюдом оказалась у него в руках, но даже холод, заползающий острыми лезвиями под его спецовку, не заставил его сдвинуться с места.
Он оцепенел.
Поддавшись искушению, он все же повернул голову, и в тот момент начал понимать, что чувствуют люди, которые сходят с ума. В его памяти еще были слишком свежи воспоминания о том, как он с Эмилем заворачивали Бьярне в упаковочную пленку и поместили на склад, и картины из этих воспоминания с трудом накладывались на картину, стоявшую перед его глазами. Все его чувства кричали о том, что покойник сдвинулся с места, а он кричал им в ответ «не верю», и старался мыслить рационально. Покойники не могут шевелиться, даже космические, но еще большей загадкой было то, почему сам Радэк, будучи абсолютно живым человеком, стоит неподвижно посреди склада, начиная дрожать от холода, вместо того, чтобы немедленно выйти и заняться по-настоящему важными вещами. Выйти со склада ему в тот момент хотелось больше всего на свете, но совершенно не понимая, что он должен делать, он понимал, что что-то сделать он все же должен, но точно не уходить так, будто ничего не произошло.
Надо доложить обо всем Ленару, наконец-то решил голодный техник.
Но что он скажет? Что Бьярне стало неудобно лежать в холодильнике, и он перевернулся на другой бок?
Радэк устало вздохнул, и его взгляд запутался в облачке пара, вырвавшегося изо рта. От его вида ему стало еще холоднее, а мысли путались еще сильнее. Он несколько раз задался вопросом, что бы на его месте подумал не полный кретин, и с третьей попытки он нашел правильный ответ — не полный кретин решил бы, что кто-то трогал тело. Радэк еще никогда в жизни не соображал так медленно. Еще вчера он был уверен, что монотонная работа с плазморезом вытянет из него все жилы, несколько часов назад он нашел в себе рабочее настроение, а теперь труп сдвинулся на несколько сантиметров, и он снова утратил настроение для работы, еды и всего остального. От этих американских горок его начинало подташнивать даже сильнее, чем от мысли, что сейчас ему предстоит повозиться с покойником.
Просто посмотреть и убедиться, что с телом все в порядке, убеждал он себя. Или получить доказательства, что тело все же кто-то трогал. С громким разочарованием консервы с ударом вернулись на полку, и Радэк шагнул вдоль перфорированных стеллажей, ломящихся от невостребованной провизии. Взглянув на тело поближе, он заметил, что оно словно бы увеличилось в объемах. Бьярне решил перекусить? Нет, просто слой пленки, в которую его завернули, явно стал толще. Еще одно облачко пара с облегчением вырвалось промеж пересохших губ, чтобы превратиться в блестящий дождь из ледяных кристаллов. Радэк начал работать кулаками, чтобы вогнать немного теплой крови в свои коченеющие пальцы, и лишний раз напомнил себе, что надо делать все быстро, иначе его ждет одна из самых глупых смертей в космосе.
Верхние слои пленки лежали небрежно. Не то, чтобы Радэк часто упаковывал трупы в пленку, но у него это получилось сделать гораздо аккуратнее, чем у того, кто решил накинуть сверху еще пару оборотов. Он ощупал пленку пальцем, и не нащупал под ней ничего подозрительного, лишь остатки геля, которому для замерзания нужна гораздо более низкая температура. Гель служил хорошей прослойкой, не позволяющей пленке прилипнуть к телу, и захоти кто его развернуть, он бы не наткнулся на серьезные трудности.
И Радэк начал разворачивать труп.
Собственные действия повергали его в первобытный ужас. Мертвое тело все сильнее напоминало ему о собственной смертности, и вопреки своим заверениям умирать он не хотел ни сейчас, ни потом, когда у него будет полный дом детей и признаки старческих заболеваний. Но он давно научился думать наперекор своим желаниям, и делать то, что он считал правильным, а не то, что ему хотелось. Другие люди называли это трудоголизмом, он же называл это дисциплиной.
Он снимал пленку с предельной аккуратностью, словно боялся разбудить спящего человека, и спустя пару витков он нашел ту самую неожиданностью, которую ожидал найти — нижние слои пленки были напороты чем-то острым, обнажая Бьярне от носа до пупка. На его груди зияла черная дыра, через которую кто-то небрежно вырвал из покойника сердце, и от вида этой дыры в Радэке что-то лопнуло гитарной струной. Испуганно отшатнувшись, он почувствовал затылком твердую поверхность. На долю секунду все мысли, страхи и переживания покинули его голову, а когда начали возвращаться, то принесли с собой боль, при которой человек не способен думать ни о чем, кроме того, как бы не потерять сознание. Головокружение и тошнота подсказали ему, что соседний стеллаж наградил его легким болевым шоком, а такие мелочи как холод и мертвое тело ненадолго отошли на задний план. Вдавливая руки в затылок так, словно оттуда вот-вот выскочит его мозг, он невольно бросил на тело еще один взгляд и мысленно разразился проклятьями. Тусклый свет от потолочных светильников, лениво протискивающийся сквозь ящики с продуктами и перфорированные полки из нержавейки, точно так же старался держаться подальше от тела, намеренно втесненное в самый труднодоступный угол, и оставлял слишком много простора для воспаленного воображения. Стоило лишь задержать на плохо освещенной груди умершего взгляд на несколько секунд, как черное пятно утрачивало обманчивую глубину, и оборачивалось темным кровоподтеком.
Это был самый последний синяк в жизни Бьярне, хоть и получен он был посмертно. Радэк знал, что от непрямого массажа остаются синяки, но не знал, что они могут быть такими страшными. Он не был врачом, но готов был поспорить, что под этим синяком прячется пара треснувших ребер.
Во времена своей юности Радэк ходил в боксерскую секцию, и однажды тренер заставил его боксировать без перчаток. Вполсилы. И только по корпусу. Неверно прочитав движение соперника, Радэк двинул плечо навстречу удару, и получил аналогичный синяк цвета спелой сливы, который в последующие три недели украшал кожу под рукавом темно-пурпурной краской и выглядел гораздо страшнее, чем болел. Было почти забавно теперь наблюдать, как отчаянная борьба Ленара за жизнь человека превратилась практически в избиение этого самого человека. По цвету и форме темного пятна можно было очень хорошо судить, как много в него было вложено отчаяния и чувства вины, ведь несмотря на предстоящие перемены именно Ленар был действующим капитаном, и имен он был почетным носителем груза ответственности за все плохое, что происходит на корабле. Что он теперь чувствует, оставалось только гадать, но если он и умел испытывать самые мерзкие чувства, придуманные после изобретения огня, то мастерски скрывал их от своих подчиненных.
