Однако, вопреки видимым разногласиям, их профессиональные отношения были крепкими, как ржавый болт, не рассыпающийся в прах назло всему миру. Согласно ее мнению Андрей, несомненно, был засранцем, но он был ее засранцем, которому она ни секунды не желала ничего страшнее увольнения.

Но уволить его не успели.

После смерти Андрея она сделала для себя много выводов. Что она очень легкомысленная. Что ей не место на ответственной должности. И что она должна гораздо серьезнее относиться к своей команде. Команда космического корабля — это ведь почти семья. Можно ссориться с ними сколько угодно, бить тарелки и проклинать последними словами, но их жизнь все равно будет в приоритете, даже если для этого нужно будет пожертвовать чем-то еще. Вильма пообещала себе, что впредь будет сильнее заботиться о своей команде, и настолько сильно держалась за это обещание, что Ирма однажды едва не стала жертвой этой заботы. Что еще могла сделать Вильма, глядя на неуклюжую зеленую девчонку, способную на своих первых космических шажках споткнуться и сломать себе что-нибудь? Только приложить усилия для того, чтобы выгнать ее из космоса и навсегда запереть в плену гравитационного колодца. Но, как и в случае с Андреем, у Вильмы было время, чтобы все обдумать и изменить некоторые свои решения, принятые сгоряча. Чем больше она заботилась о своей команде, тем больше приходила к выводу, что это сложнее воспитания детей. Нельзя отчитать Радэка за плохие оценки в дневнике, оставить Эмиля без сладостей за то, что он не сделал уборку, или поставить Ирму в угол за сломанную игрушку. Оставалось лишь ждать момента, когда они окажутся в настолько плохой ситуации, что кодекс поведения разрешит вмешаться и сделать все необходимое.

Так она думала до тех пор, пока ей в руки не попал пистолет.

Космос терпелив. Как и во все прошлые разы, у Вильмы было время обо всем подумать, и чем больше она думала, тем меньше понимала, что делать дальше. В такие тяжелые моменты мозг работает вхолостую, гоняя по кругу старые навязчивые мысли вместо производства новых, но она предпочитала думать, что скрылась ото всех в обсерватории совсем не для того, чтобы просто пересчитать звезды в блистере и похрустеть крекерами в форме рыбок. Однажды неизбежно придется выйти наружу и… что будет дальше, Вильма совершенно не представляла.

Когда дверь открылась, свет из коридора обжег ей глаза и очертил силуэт очередного человека, которого она совсем не звала. По удивительному совпадению с тех пор, как произошел тот роковой выстрел, обсерватория начала пользоваться бешенной популярностью. То и дело кто-то заглядывал, что-то спрашивал, а затем уходил, так и не воспользовавшись обсерваторией по ее прямому назначению. Вильма не видела светильников, а видела лишь их отражение в переборке, но и этого было мучительно много. Она сощурилась, прикрыв лицо ладонью, и отсчитала звуки четырех шагов, прежде чем дверь перекрыла поступление излишнего света.

— Вильма? — прозвучал женский голос. — Вы здесь?

— Кто вы? — выдала Вильма свое присутствие.

— Я Линь. Помните меня?

— Да, конечно. Теперь я вас узнала. Можете разворачиваться и уходить.

— Я думала, что вам не помешает собеседник.

Послышались шорохи, с которыми гостья приземлилась на палубу.

— Тогда рекомендую вам передумать. У меня нет настроения на разговор с пиратами и убийцами.

— Если вы пытаетесь меня задеть, то вам точно не помешает узнать меня получше. — В голосе отчетливо различались отзвуки снисходительной улыбки. — К тому же, я пришла к вам не одна.

— Буль-буль, — сказал ее спутник, и Вильма невольно развернулась к нему ухом.

— Что это?

— Если я вам скажу, что это самогон из суперпаслена, это пробудит в вас желание поболтать?

В горле вдруг резко пересохло, но Вильма сопротивлялась позывам. Что-то ей подсказывало, что алкоголь лишь утянет ее еще глубже в пучины безысходности и самокопаний, но что-то еще упорно настаивало на чудесных целительных свойствах суперпаслена. Она стояла над пропастью алкоголизма, и эта пропасть пугала ее достаточно, чтобы крепко подумать перед тем, как сделать шаг.

— Я думала, самогон запрещен в космосе.

— Конечно запрещен, — с задором подтвердила Линь. — А еще в космосе запрещены пираты и убийцы.

— Хорошо, — сдалась Вильма, проигнорировав тоненький голосок разума, и протянула руку в пустоту. — Давайте сюда вашего спутника.

— Эээ… нет, — ответила пустота, не дав руке ничего гладкого и цилиндрического. — Давайте сначала мы с вами побеседуем на трезвую голову.

— Мне нечего вам рассказать, — опустила Вильма руку. — Все самое интересное обо мне вам наверняка уже рассказали.

— Тогда давайте поговорим обо мне. Мы ведь с вами практически не знакомы. Что вы можете сказать обо мне? Дайте характеристику.

Вильма невольно усмехнулась от того, насколько неожиданно эти слова укололи ее потаенные где-то глубоко внутри нарциссические чувства. Она не хотела становиться предметом разговора, но даже не подозревала, что исполнение ее желания было способно слегка обидеть.

— Не могу, — тут же проглотила она обиду, желая запить ее чем-нибудь покрепче. — Я вас не знаю. Знаю лишь, что на станции «Магомет» вы были единственным человеком, привлеченным к исправительным работам за убийство. И это странно.

— Почему же?

— Илья мне сказал, что на такие станции не пускают людей с подтвержденными склонностями к насилию.

— Все верно. Не пускают. Понимаете, космос давит на психику, а если психика нестабильна, то последствия могут быть непредсказуемыми…

— Не объясняйте мне, что космос делает с людьми, — раздраженно отмахнулась Вильма от поучений. — Я провела в космосе больше сознательного времени, чем вы, и проходила через такие психологические тесты, к которым вас бы даже не допустили.

У слова «проходила» было двоякое значение. Пройти не значило выдержать, иначе Вильма не сидела бы в темноте и одиночестве, вдали от посторонних глаз и наедине с жалостью к себе. Вся суть психологических тестов сводилась лишь к тому, чтобы определить, как далеко способен зайти человек, прежде чем сломаться.

— Так, Вильма, о чем мы с вами договаривались? — спросила Линь с наигранным осуждением. — Мы обсуждаем меня, а не вас, помните?

— Простите, но вы мне не интересны, — надменно фыркнула Вильма. — Хотя нет, забудьте. Просить прощения мне у вас не за что. Вы мне просто не интересны.

— Вам не интересно даже послушать, как я докатилась до всего этого?

— Если вы мне сейчас начнете рассказывать о том, как убили человека, я отберу у вас вашу бутылку и швырну ею в вас, обещаю, — пообещала она, не веря в собственное обещание.

— Тут довольно темно. Вам придется очень хорошо прицелиться.

— Постараюсь швырять на звук.

— Давайте я все же поделюсь с вами моей невероятной историей, а вы меня остановите, если вдруг почувствуете, что ваше отвращение ко мне перевешивает любопытство.

— Если вы сейчас скажете, что вас несправедливо осудили, то я даже слушать не стану.

— О, нет, я действительно убила человека своими собственными руками! — увлеченно заверила ее Линь, словно хвасталась красивой вышивкой. — И осудили меня по всей справедливости.

— Ну да, отправили на космический курорт замаливать грехи, плавая в бассейне, — выплюнула Вильма очередную порцию яда. — Должно быть, вы убили кого-то очень плохого.

— Это был простой честный рабочий, который хотел жить и не мешать жить другим, но ему немного не повезло, — произнесла Линь уже менее увлеченно. — Сначала ему не повезло со взрывом метана, а затем и со мной. Я в те времена как раз работала в больнице.

— Кажется, я поняла… Вы из тех чокнутых, которые по каким-то своим соображениям извращенной совести устраивают несанкционированную эвтаназию тяжелым пациентам?

— Нет, за несанкционированную эвтаназию у нас отвечало другое отделение, — отшутилась она. — А я работала в отделении скорой помощи.

— Так вы были фельдшером?