— Однако все же было то единственное, превыше прочего, из-за чего стоило жить.

— Мы всегда считали, что таких вещей было три.

— Ты права. Еда — это первое.

— Вода — второе.

— А третье?

Они умолкли — то ли от неуверенности, то ли из зловредности. Я терпеливо ждал, поскольку идти мне было некуда. Наконец они ответили хором:

— Любовь.

Что есть любовь?

Живым я считал, что это ужасный огонь, пылающий в темной пещере. Железное кольцо, сжимающее сердце. Душа, что изливается в пропасть.

Покойником я понятия не имел, что это значит. Любовь превратилась в слово из шести букв с той же значимостью, что и слово «одежда». В списке полезных сообщений, какие приходилось выстукивать в стенке гроба, это слово значилось ближе к концу.

Ходячим мертвецом я считал, что оно обязано что-то значить, но что именно — представлял смутно. Где-то внутри я, возможно, и был способен на любовь, но это место было обернуто в столько слоев чего-то и заперто в стольких грудных клетках, а те заточены за столькими воротами, что из практических соображений точнее было бы говорить, что на любовь я не способен.

И потому для меня в это время и здесь любовь оказалась всего лишь очередным именем немощи.

Пара отдохнула еще немного, после чего — вслед за спором о том, кому идти первым, — согласилась догнать остальных. Туннель по мере подъема делался уже, пока нам не пришлось перемещаться полупригнувшись-полуползком на четвереньках. Когда дошли наконец, у меня в ладонях засело несколько заноз, я устал от запаха паленой плоти. Смерть и остальные ждали нас.

— Рад, что вы справились, — сказал он без иронии.

Я огляделся. Перед нами был тупик. Восемь скрюченных тел, один всадник Апокалипсиса и сплошное дерево.

— Дальше куда?

— За дверь. Куда ж еще?

Он вжал пальцы в мягкое дерево. Возникло несколько едва заметных трещин. Смерть нажал сильнее и повернул руку. Трещины очертили дверь. Он продолжил поворачивать ладонь, и посередине проступила крошечная круглая кнопка. Смерть нажал на нее. Раздался краткий зудящий звонок.

Ничего не произошло.

— Он иногда немножко ленится. А иногда просто упрямится, — сказал Смерть и нажал на кнопку повторно. — А иногда и впрямь занят.

Нажал он и в третий раз — и оставил палец на кнопке. Чуть погодя мы услышали далекие шумы: протяженный громкий поток ругательств, а следом несколько тяжких ударов по дереву.

И дверь отворилась.

Существо, показавшееся из-за двери, не походило ни на что прежде мною виденное. Поначалу я решил, что это какая-то неведомая разновидность козла. У него было коренастое жилистое тело, раздвоенные копыта вместо рук и два витых рога на косматой белой голове. Поскольку козлы не умеют ходить на задних ногах и курить сигареты, я допустил, что передо мной некий мелкий бес. Это допущение развеял сам зверь — ловко вынул изо рта сигарету копытом, выдул пару колечек и сказал:

— Чего, полуживчик? Сатира никогда не видел, что ли? А, ну да — это ж первая поездка у тебя. Такого ты не ожидал. Начитался всякого, что у вас там в книжках плетут, но в башке у тебя порожняк, хуже, чем у ангела в гульфике.

— Простите. Я не хотел…

— Это один из моих помощников, — встрял Смерть.

— Правда? — переспросил сатир. — Тогда Агентству пора подновить обучающие модули. Престо пронто[59].

— Возможно. Но сейчас у нас дело поважнее.

— Очередная партия гнилых воссоединенцев? Вот мне везет-то сегодня.

— У нас нет времени на праздную болтовню. Ступай принеси список.

— Не учи ученого, Мрач. Встретимся у Врат.

Сатир развернулся, вскинул жесткий белый хвост и пукнул в нашу сторону, а затем убежал в иной мир.

Зверь был прав — такого я не ожидал. Не представлял, что взойду по дереву, проползу внутри ствола, буду ждать, пока из ниоткуда проступит дверь, а затем выслушаю оскорбления от получеловека-полукозла, который нисколько не чтит моего работодателя. А сверх того я думал, что, пройдя за дверь, мы увидим верхние ветви дерева, гущу листвы и залитое луной небо. На деле же все оказалось совсем иначе.

Мы стояли посреди обширной голой равнины. Она была до того плоской, что прикинуть ее размеры не представлялось возможным, но простиралась докуда хватало глаз, и влево, и вправо, и исчезала в дымчатой дали. Над нами высилось столь же бескрайнее серое небо, в нем — ни солнца, ни луны, с очень редкими облаками; тем не менее с него лился жесткий пронзительный свет, подчеркивавший любой силуэт этих засушливых скорбных пространств. Не росло здесь ни травы, ни деревьев, а если и жил в этой муке хоть один цветок, память о нем умерла давным-давно. Беспредельная пустошь камней и песка — и все же не она оказалась самой примечательной особенностью этого места.

Прямо перед нами возвышалась стена столь громадная, что тянулась влево и вправо до горизонта. Состояла из тех же камней, что устилали здешнюю пустыню — из огромных валунов, умело обработанных и пригнанных друг к другу, что швов почти не разглядеть. Так высока была стена, что мне пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть ее до верху, — и прямо в сердцевине ее, в основании этой громадины, имелись маленькие арочные врата.

К этим воротам Смерть и повел нас, шагая по пустыне со вскинутой косой, повелевая трупам следовать за ним.

Зрение опять подвело меня: даже с поправкой на неторопливость отставших в нашей группе до входа мы добрались за несколько минут, а стена возносилась над нами гораздо выше, чем мне сначала показалось. Сатир ждал нас, покуривая другую сигарету и нетерпеливо постукивая копытами по камню.

— Большая, а? — сказал он, ни к кому в особенности не обращаясь. — Небось никогда такого не видели. Мозги набекрень, если слишком долго про это думать. А глядя на вас, ребятки, вам не набекрень вообще ничего… Но вот что интересно: эта стена и вполовину не такая большая, как мой…

— Список при тебе? — перебил его Смерть.

— А ты что себе думаешь — я салага, что ли? — огрызнулся сатир. — Конечно, при мне. Заняться, само собой, мне больше совсем нечем. — Он закатил крошечные желтые глазки, сунул копыто в трещину в стене и извлек оттуда считыватель штрих-кодов — вроде того, какой Смерть применил в машине, — а также толстый желтоватый свиток. Раскатав его, сатир понуро двинулся вдоль нашего строя, сканируя бляхи мертвецов, кивая самому себе и раздраженно бормоча. Чуть погодя остановился — растерянно, судя по всему. Позаглядывал трупам под ноги, оглядел одежду, но, не обнаружив искомое, с подозрением воззрился на Смерть:

— А голова-то где?

— Какая голова?

— Двое жженых, одна категория четыре, трое разных подстреленных, один давно утраченный поэт… — Сатир осклабился, глянув на однорукого. — …и один затоптанный до смерти стадом слонов. А криогенно размороженной головы без тела нету… Почему?

Смерть повернулся ко мне. Пустые черные глазницы маски ничего не явили. Я пристыженно потупился.

— Список у тебя, похоже, устарел, — сказал Смерть. — Мне велено было привезти восьмерых, я так и сделал.

Сатир пожал плечами.

— Восемь или восемьсот — мне без разницы. Строй их — и вперед.

Смерть двинулся вдоль ряда и поговорил с каждым лично, объясняя, что вскоре произойдет, и успокаивая, когда нужно. Затем произнес перед группой краткую речь, растолковывая долгосрочные преимущества Воссоединения. Наконец кивнул сатиру, и тот, достав из бороды ключик, отпер ворота.

— Ждите здесь, — сказал мне Смерть напоследок. — Я недолго.

Дальнейших подробностей я впитал мало. Слишком устыдился своего промаха и не смог сосредоточиться, но коротко вскинул взгляд, когда однорукий, подняв книгу к небесам, прокричал мне от ворот: