Чуть погодя я раздраженно отбросил папку.

Мою жизнь тоже можно описать в цифрах.

У меня в общей сложности было девять любовниц. Самые продолжительные отношения — с Эми — длились тридцать пять месяцев. Это примерно сто пятьдесят недель — или тысячу сто дней, или двадцать пять тысяч часов. Кратчайшие отношения у меня были с женщиной, которую спугнуло откровение об одной из моих фантазий. Они продлились девять дней — или же чуть больше двухсот часов.

Имелось у меня и любимое число — семь. Я считал, что оно волшебное и священное. Верил, что оно принесет мне удачу.

Что может быть бесполезнее веры?

Пока я сидел у огня, глазел на угли и обдумывал данные из папки, случилось нечто странное. Я ненадолго отвлекся от смерти и вспомнил, что это такое — быть живым.

Это значимый поворот. Как я уже объяснял, ходячий мертвец ни жив, ни мертв, но существует в некоем экзистенциальном чистилище, состоянии, которое справедливо описывается словом «неупокоенный». Если точнее — одно из широких определений живца таково: «Некто, способный полностью взаимодействовать со своим окружением». Если пожелают, они способны пройти путь от точки к точке, поговорить друг с другом, поплавать в море, вписать что-нибудь в настенную схему, запустить воздушного змея, почитать газету, сходить на рыбалку, поиграть в игру, пнуть что-нибудь, зажечь спичку, влезть на дерево, открыть дверь — и так далее, и так далее. Трупы же, с другой стороны, знают, что они мертвы по одному простому факту: ничего не происходит, ничего не произойдет.

Ходячий — канатоходец между этими полюсами. У него есть потенциал чувствовать, но он не понимает, как его воплотить. У него есть возможность говорить что угодно, однако он частенько оказывается ошеломлен тем, что его окружает. Он способен выживать среди живых, но предпочитает безопасность собственной комнаты. Ходячий мертвец — труп с определенными ограниченными преимуществами.

И в сей миг я чувствовал расширение своих преимуществ. Понял, к примеру, что могу запросто сесть в кресло у стола Шефа и прочесть бумажку-липучку на его компьютере: «1/12 Партии 03/99 все еще не найдена. Очень подозреваю Д. — М.». Запросто могу к тому же включить компьютер и посмотреть, как он загружается, не обращая внимания на правила личных границ, какие я усвоил, лежа в земле. Запросто могу положить руку на мышку и подвигать курсором по разделам, предложенным мне на мониторе:

Моя рука задумалась, сколько она готова познать. Ум ответил: сколько хочешь. И я щелкнул по первой категории и поразился быстродействию компьютера. Он загрузил базу данных и выдал ее содержимое почти немедленно:

Ничто из этого не имело смысла, однако мой мозг, который всего четыре дня назад приносил примерно столько же пользы, сколько медуза на родео, предложил мне покопаться еще. Я пролистал следующие пять страниц, затем вышел и щелкнул по следующему разделу: ДОГОВОРЫ. Загрузилась другая база данных, и меню второго уровня предложило мне ошарашивающее обилие выбора. Но одно слово зацепило мое внимание — его упоминали и Смерть, и Дебош: типовой. Я щелкнул по нему и прочел:

Мое тело откликнулось на эти новые сведения выбросом адреналина. Адреналин сообщил мне, что я обнаружил нечто важное, однако голова не могла разобраться, что именно.

И я задумался. Вспомнил, что всю мою взрослую жизнь я искал оправданий своим поступкам. Убеждал себя, что мной владеют обстоятельства, что у меня нет выбора — лишь выполнять выполняемое, что у меня вечно нет времени сделать шаг назад и осмыслить свои действия. Уговаривал себя, что, поскольку времени осмыслить что-либо нет никогда, на меня нельзя вешать ответственность за мои действия; можно подумать, раз ответственности на мне быть не может, значит, я могу делать, что хочу, и оставаться неприкосновенным. Каким же я был тупицей — с тем же успехом можно быть покойником и лежать в гробу, выстукивая идиотские послания соседям.