— Это финал из «Дон Жуана»[28], — крикнул Смерть, сдавая задом. — Когда он сходит в ад. Церберу очень нравится.

Я кивнул и стал смотреть вперед. Почти сразу два длинных мокрых языка принялись лизать меня в шею.

Смерть вел машину спокойно и осторожно, пояснив, что «не желает нервировать пса». Преобразившись в образцового шофера, Смерть ехал строго в пределах скоростных ограничений, останавливался на перекрестках и сигналил на каждом повороте. Даже любезно помахал пожилой паре на пешеходном переходе — а может, просто заранее здоровался перед неизбежной встречей.

Миновали центр города, перебрались через канал и проехали под железнодорожным мостом, после чего повернули на малую дорогу в жилом районе. Смерть тормознул машину в самом конце, напротив обширного муниципального кладбища, оставил дворники елозить. Выключил музыку, а затем пару минут поглядывал на часы и проверял, нет ли кого вокруг. Наконец открыл дверь, и в салон хлынул прохладный воздух. Цербер фыркал на пассажирском сиденье, голова, ближайшая к брызгам дождя, жалко поскуливала.

— Что дальше?

— Видите вон то здание через дорогу? — Он указал на застекленную витрину — нечто среднее между мастерской каменщика и массажным салоном. Над дверью я смог различить пышную надпись «Похоронный распорядитель», но дождь скрывал имя владельца. — Тут он и работает. Но сначала навестим кладбище.

Он вышел наружу, откинул спинку сиденья и потянул Цербера за поводок. Собака воспротивилась, но Смерть являл поочередно то упрямство, то ласку: когти царапались, челюсти клацали, шеи вывертывались и крутились, но пса наконец выволокли на асфальт. Я отпер свою дверь и последовал за этой парочкой через дорогу к кладбищу. Животное было почти неуправляемо — скакало у ног Смерти, лизало ему руки, жевало подол его пальто, рвалось вперед, мчало назад, вертелось, тявкало, рычало, выслуживалось и лыбилось.

— Он слегка взволнован, — сказал Смерть, когда мы добрались до кладбищенских ворот. — Во-первых, дождь его раздражает, а во-вторых, мы его пару дней не кормили. Вообще-то, он сейчас, вероятно, съел бы что угодно — кроме маково-медовой лепешки, разумеется. — При упоминании этого блюда Цербер зарычал и тявкнул всеми тремя головами.

— А что такого… — Я запнулся. — С этой лепешкой?

— Вы, что ли, вообще ничего не узнали, пока живы были? — Вид у него был недоуменный. — У Цербера было три заклятых врага, пока мы его не забрали к себе. Слушайте… — Он склонился ко мне и зашептал мне на ухо, чтобы пес не впал в буйство. Смерть рассказал, как мордоворот по имени Геракл унизил несчастное животное, выволокши его из преисподней и бросив искать дорогу обратно; как недоумок по имени Орфей усыпил его лирой и тем самым вынудил пропустить недельный рацион; и как одна ушлая пташка по имени Сивилла скормила ему вышеупомянутую лепешку и свалила его с ног. Любое упоминание этих имен — или малейший запах мака или меда, — и пес исходил на пену. — Обычно, — продолжал Смерть, — я бы не стал так с ним обращаться. Но для наших сегодняшних целей важно, чтобы он был голодным и чтобы шел дождь. Иначе не сработает.

И дождь все лил. Вода струилась мне в глаза, капала в карманы пиджака, промачивала футболку, проникала в искристые брюки, заливалась в ботинки и напитывала носки. Я забыл, как прекрасно это ощущать, до чего потрясающе разнообразны могут быть человеческие переживания.

Смерть в своем длинном пальто имел не менее довольный вид, а совет соизволил дать по собственному разумению.

— Держитесь сзади, — сказал он. — Когда окажемся внутри, я его спущу.

Мы прошли в кладбищенские ворота. Впереди и левее тропа восходила меж купами деревьев к погосту; справа располагалась современная краснокирпичная церковь с маленькой лужайкой и порослью плюща над крыльцом. Тут не ощущалось как дома — моим настоящим домом был гроб где-то на северо-востоке отсюда, и толстые теплые стены земли, окружавшие его, — но я все равно послал мимолетную мысль телам, захороненным перед нами, на них-то не капало. Я раздумывал о том, что они сейчас рассказывают друг другу, какие тут местные новости. А еще меня посетила ностальгия, недолгая тоска по возвращению.

Она исчезла, как только Смерть закрыл за нами ворота. Пройдя несколько ярдов, он отстегнул поводок. Я ожидал, что пес метнется вдаль, как беглый тигр, но тот сидел смирно, свесив красные языки.

— Вперед, мальчик, — подбодрил его Смерть. — Вперед.

Цербер понюхал гравий местной парковки.

Смерть присел рядом с ним на корточки, погладил по голове и прошептал что-то псу на ухо. Тот осклабился всеми тремя пастями и рванул вверх по холму.

— Что вы ему сказали?

— Гав. Гав-гав-гав. Гав-гав, — ответил Смерть.

Мы покинули кладбище и, перейдя дорогу, подошли к похоронному бюро, которое занимало два дома в конце протяженной террасной застройки. Собрание грубых каменных глыб и резных надгробий торчало в мощеных двориках перед зданиями, на нескольких самодельных бирках значились цены и возможные надписи. Здание слева занимала громадная плоская витрина, сквозь которую я смутно разглядел выставку гробов, некоторые — такие же дорогие, как тот, в каком хоронили меня. Справа фронтон дома был сравнительно обыкновенный — с гостиной, кухней и парой окон наверху. Узкая бетонная дорожка, ведшая к парадной двери с этой стороны, была испачкана крупным жирным пятном машинного масла, в котором тяжкие капли дождя творили разноцветные завихрения.

— Похоже, он слесарь-одиночка, — отметил я.

— Он — нет, — отозвался Смерть. — А его соседи — да. — Он постучал по зеленой водосборной бочке слева от дорожки. — Полная. Это хорошо. — Подошел к парадной двери, развернулся и оглядел окрестности. — Никаких затруднений, никаких людей. Очень хорошо.

— Что теперь будет?

— Зайдем.

Вдалеке тявкнул Цербер.

Смерть достал из кармана пальто кольцо с отмычками, выбрал одну, отпер замок — и заметил мою заминку.

— Все в порядке. Он вернется только через пять минут.

Я последовал за ним. Длинный узкий коридор шел вдоль всего дома. Сразу справа была маленькая кухня, а слева — лестничный пролет.

— Идите, взгляните.

Я ступил в кухню, где Смерть склонился над плитой и нюхал.

— Газ, в точности как Шеф и сказал. А в прихожей телефон. Видели? Наверху должен быть еще один. — Он нажал пяткой на линолеум, примерно в ярде от мойки. — Половые доски здесь мягкие. Очень мягкие. Чуть надавить — и поддадутся. Нам без надобности, но если план «А» сорвется… — Он глянул вверх. — И они прямо под датчиком дыма. — Он хлопнул в ладоши, довольный приготовлениями, хотя само воплощение обещало мало радости. — Думаю, сработает.

— Какой он? — спросил я.

— Кто?

— Наш клиент.

Он помолчал.

— Невысокий, лысый, в очках…

— Нет, в смысле, какой он внутри?

— Я о нем знаю только то, что прочел сегодня с утра в Деле жизни. Ему сорок девять лет. Он гробовщик.

— И больше ничего?

— Ничего впрямую значимого. Он угрюм, одиночка, белая ворона. Курит по тридцать сигарет в день. В целом общество его довольно уныло. И он подвержен несчастным случаям — потому-то мы и здесь.

— Какого рода несчастным случаям?

— Ой, да их десятки. Или даже сотни, может. — Он надул щеки. — К примеру, он носит очки, потому что в детстве пережил трахому. В этом климате она случается крайне редко, но он ухитрился ее подцепить. Очень не повезло. Между тремя и пятнадцатью годами он падал и ранил голову девять раз. Ни дать ни взять — проклятый. Левую руку ломал трижды, правую — однажды, обе ноги — дважды. Шесть отдельных раз его сбивала машина. За последние сорок лет он простужается за зиму по три раза. Но и это не все. Однажды его ударила молния — два раза в один и тот же вечер, а по дороге в больницу со «скорой помощью» столкнулся грузовик. Вчера утром его едва не прикончило током в ванной. Когда он впервые пошел кататься на коньках — сломал нос. Младенцем его уронили головой. — Смерть вздохнул. — Список можно продолжить.