"Готовься! Целься!…" — Сеня прикладывает приклад ружья к плечу. Но тут, раздаётся стройный хлопок ружейного залпа — со стороны противника и в грудь солдата что-то сильно ударило. Тычок был такой силы, что боец, как подкошенный, упал на землю; в груди появилась обжигающая боль, которая почти сразу сошла на нет. Семён ещё успел удивиться тому, что не смог увидеть того, кто мог с такой нечеловеческой силой его ударить. Но тут, свет в его глазах стал меркнуть, а где-то далеко, в маленьком светлом кружке, почти точке, было различимо небольшое, пушистое, белое облачко…[39].

Первым делом, по возвращению с родительского поместья, где молодой человек гостил пару дней, Александр направился в свою новую мастерскую, которая располагалась в самом глухом месте его подворья. В этом небольшом цеху, работали только ученики его ремесленных курсов. Ещё, в этом так сказать передовом коллективе, главенствовал его друг детства — Митяй, и под его руководством, изготавливали небольшие партии скобяных изделий, к великому Сашкиному удивлению, пользовавшиеся в Павловске весьма большим спросом. Но, несмотря на такой повышенный спрос, производство этой продукции, обходились весьма дёшево, может быть, из-за того, что делались они не только из железа, добываемого на землях графа, но и втихую, на территории соседнего, заброшенного имения. Для полной ясности, необходимо упомянуть, что для экономии ресурсов и удешевления производства, в процессе плавки, в плавильню добавлялось вторсырьё — металлическая стружка и иногда выбраковка оружейного производства.

Но вернёмся к новой мастерской, там, как и ожидалось, всё было в полном порядке, часть подростков, с большим энтузиазмом работали напильниками, придавая заготовкам нужный вид. На соседних столах трудились сборщики, которые собирали петли, защёлки и всё прочие изделия ширпотреба. Впрочем, был у того трудового энтузиазма был один, весьма весомый стимул, мальчишки получали за свою работу деньги. Пусть граф и расплачивался с ними медяками, но для крестьянской семьи, эти деньги были целым состоянием, позволяющим землепашцам зажить безбедно. Так что, в скором времени, многие селяне мечтали отдать хоть одно своё чадо в барское обучение. Об этом рассказывали не только зачастившие в усадьбу ходоки, но и сами юные мастера, которые отправлялись, на выходные дни по родным деревням, становились там центром всеобщего внимания. Во-первых, бесплатно выданная барином повседневная одежда была новой, и выглядела весьма дорогой, чего только стоили их сюртуки, из добротного, чёрного сукна и картузы. Во-вторых, семьи учеников, на гроши принесённые этими мальчишками, смогли прикупить для своих дворов всё необходимое, включая отрезы крашеной ткани, для пошива новых портов, сарафанов и много чего ещё — так сказать, на выход. И только крестьянская прижимистость не позволяла нежданно разбогатевшим землеробам выкинуть многократно отремонтированную, сильно поношенную ежедневную одежду. Ну и третье, самое главное, все селяне, включая старост, первыми здоровались с мальцами как с взрослыми людьми, как минимум, равными себе. Что изрядно льстило мальчишескому самосознанию.

Но всё это лирическое отступление. Убедившись, что производственный процесс у слесарей в полном порядке, граф посетил и новую кузню, где работала его гордость — его первый пресс со сменной матрицей, и пуансоном, имеющий привод от водяного колеса. Это было отдельной, дорогой победой Александра, за малым, не ставшей причиной его возможного банкротства. Дело удалось спасти, но все деньги из тайника, уходили на закупку необходимых инструментов, стали и чугуна, поэтому, и таяли с невероятной скоростью — часть клада, принадлежавшая гайдукам, оставалась неприкосновенной. Сашка сам установил запрет на трату этой доли денег, обозвав их непонятной для местных аббревиатурой НЗ.

Кстати о гайдуках, именно к их командиру, после обхода своего хозяйства и направился князь. Точнее в просторную избу Петра Увельского, при участии Александра (хранившейся в тайнике доли десятника) выкупившего всю семью своей вдовушки и перевозящего её к себе, в усадьбу. Новый дом, для проживания воссоединённой семьи, сложили всем миром, за трое суток. Так что жилище, как и все остальные в отдельно расположенном от других строений "Военном городке", светились серебром свежесрубленного, выстоянного сухостоя, а внутри, у всех, до сих пор преобладал запах свежеструганной доской.

"Мир этому дому". — Постучавшись и войдя в жилище, сказал Сашка, подтвердив сказанное уважительным кивком головы. Затем он отыскал взглядом "красный угол" и перекрестился, глядя на икону. В ответ на это, Пётр, сидевший за столом и вырезавший своему пятилетнему первенцу деревянную сабельку, отложил в сторону нож и поделку; встал из-за стола и слегка поклонившись, ответил: "Милости просим, Александр Юрьевич, проходите, пожалуйста. Не изволите ли преломить с нами хлеб, отобедать с нами, чем бог послал?" — Есть не хотелось, но и отказываться от предложенного угощения было равносильно оскорблению хозяев. Поэтому, пришлось давать своё согласие и воспользоваться их хлебосольством.

Когда с обедом было покончено, Пётр только кивнул жене, указав ей взглядом на дверь. Та всё поняв, спешно засобиралась, забирая с собою всех детей. Было слышно как в сенях, она говорила, что необходимо срочно проведать родичей, живущих в соседнем доме. И вот, когда за хозяйкой закрылась уличная дверь, старший десятник тихо проговорил:

— Если вы о нашем деле, так у нас всё готово. Можем хоть сегодня ехать.

— Точно всё? Балаклавы для всех связали?

— Чего связали?

— Ну, шапочки, с прорезью для глаз.

— А-а-а, вона как они обзываются. Так моя Софья на всех их сделала, даже две в запасе получились.

— Надеюсь, ты не забыл её предупредить, что никому об этих шапках говорить не стоит? Особо делать нечто подобное, детям на зиму.

— Да. Она, у меня, баба умная, всё прекрасно поняла. И их, до вашего особого распоряжения, вязать больше не будет.

— Это хорошо, тогда поговорим о деле. Значит так, вначале едим к Кацу, отвозим ему новую партию заказанных им револьверов. Но столицу не покидаем, а останавливаемся на ночёвку в снятом для нас, графом Михаилом доме. Затем, с наступлением темноты, садимся в засаду возле дома актрисы. Говорят, что этот гад, отдавший приказ на убийство Алёнки, в последнее время зачастил к мадмуазель Жоржетте с ночёвками.

— Ага, тута всё ясно.

— Так вот. Врываемся к ним ночью, но тихо, зря не шумим. Самое главное — имитируем ограбление, и основательно калечим этого мерзавца Шуйского. Танцовщицу, полюбовницу этого гада, не трогаем, только аккуратно связываем, затыкаем рот кляпом, и всё. Она нам не враг. И ещё, помните, ты и твои люди, прикидываетесь немыми татями. Вы только и можете, что мычать, да, если желаете на что-то указать, тычете туда пальцами. И больше не звука. Мало ли что с вами произошло, вдруг у всех вас язык подрезан. Я же, в отличие от вас, суетливо говорю как балаболка. Надо, не надо, отдаю приказы изменённым, истерично визгливым голосом. Пусть запомнят это, как наши основные приметы, расскажут о них полисмену и те, по ним, нас ищут хоть до морковина заговенья.

Всё вышло так, как и задумывалось. Мини караван, — странный симбиоз двух несовместимых транспортных средств, ухоженный, явно господский шарабан и пусть добротная, но грузовая телега, везущая один деревянный ящик и трёх хмурых, безбородых пассажиров. И ещё, "бросалось в глаза" то, что возницы, не сильно-то жалели своих лошадок, но и не переусердствовали в их понукании, они явно спешили попасть в город к определённому часу. И как это ни странно, они успели. Так что, ещё не было пяти часов вечера, а их лошадки устало брели по улицам Павловска, больше никем не подгоняемые. Ровно в пять, если верить часам графа этот, так сказать "неправильный караван", остановился возле магазинчика ювелира Каца, занимающего весь первый этаж. Пожилой еврей — хозяин, как раз собирался её закрывать, то есть, для начала, разворачивал табличку, весящую на остеклённой двери, с надписью "Добро пожаловать в нашу лавку", являя свету её противоположную плоскость, на которой, красовались две строчки ровных букв, оповещали любого, кто пожелает войти: "Господа, простите, но мы вынуждены закрыться". — Предупреждение о вынужденном, раннем закрытии было не удивительно, ведь согласно указу, все евреи должны были покинуть стольный город, самое позднее, восьмичасовым поездом. Так что, пока сыны Израилевы подсчитают дневную выручку и уберут свой дорогой товар в сейфы, и складские помещения с надёжными запорами, наступит время выдвигаться в сторону вокзала. Однако, обернувшись на звук и увидев тех людей, что остановились возле него, он широко улыбнулся, и сам, широко распахнул только что закрытую им дверь.