Спасло нерусских подданных российской империи чудо, иначе не скажешь. Начиная с того, что единственный сын пивовара догадался заменить ружейное сало топлёным маслом, что вывело немца из ступора в который он впал. Ведь Адольф искренне считал, что без безоговорочного исполнения всех параграфов инструкции, пользоваться оружием нельзя. Как и то, что его стрельба в слепую оказалась на удивление результативной. Пусть от резкого нажатия на спусковой крючок ствол пистолета водило из стороны в сторону, но, как это ни странно, все пули нашли свою цель. Двоим нападавшим они угодили в голову, а одному, именно заводиле-атаману, в сочленение лобковых костей. Так что вид двух взорвавшихся затылков и скрючившийся, вопящий главарь, резко остудили наступательный порыв налётчиков. А когда раненый Герасим вскрикнув в последний раз смолк и обмяк в руках его подельника, попытавшегося оттащить того в сторону, страх, и чувство самосохранения, заставили татей обратиться в бегство. Впрочем, в эту ночь, в этом доме, никто так и не сомкнул глаз. А девочки, ещё долго просыпались по ночам, испуганно вскрикивая и дрожа от страха. И это не смотря на то, что, что родители сделали всё, чтоб дети не увидели убитых этой ночью бандитов.

Все эти события последних дней, прозванные "ресторанною войной", как и "ночью возмездия", отвлекли общественное внимание от других, не таких шумных событий, которым можно назвать обыкновенным рейдерским захватом и не как иначе. Здесь не бушевали громкие скандалы и "добры молодцы", с пудовыми кулаками, не избавляли своих жертв от "лишних, или жмущих" зубов, однако, для последних, от этого было не легче. Так что, смена владельцев нескольких предприятий прошла как-то тихо, буднично и не заметно. Вот, например, можно упомянуть об "отжатии" семейного дела купца первой гильдии Артёма Аричкова, а именно, "Вагоностроительной артели Аричков и сыновья". В общем-то, успешное, бурно развивающееся производство, которое давно переросло в завод и с недавних пор, приносящее своим владельцам стабильный доход, неожиданно сменило владельцев.

Однако, обо всём по порядку. Вот уж прошло полгода, как основателя производства, Ивана Семёновича, свела в могилу какая-то неизлечимая хворь. Пышущий здоровьем купец весьма быстро исхудал, стал жаловаться на быструю утомляемость, а последние месяцы своей жизни, страдал частыми приступами падучей. Оба его сына, Иннокентий и Фёдор, не посрамили родителя, не разорвали производство на две части, а весьма успешно продолжили его дело. За это их зауважали все кто знали и помнили их покойного отца.

Так выглядело внешне — для посторонних. А в семье, всё равно шла тихая война. Нет, оба брата были работящими и неглупыми людьми, сызмальства познавшими тонкости отцовой профессии. Фот только младший, Фёдор, имел одну "маленькую" слабость, был охоч до прелестей противоположного пола, да и чрезмерно азартным человеком. Благодаря чему, часто спускал на баб, или проигрывал большие суммы. Так что, с недавних пор, Иннокентий собирался отделить младшенького родича от семейного дела, выплатив братику его долю. Желал, да не успел. За месяц до означенных выше скандалов, Федьки не стало. Было неизвестно, что послужило тому причиной, но, все решили, что непутёвый купец напился дешёвого самогона и скоропостижно скончался. И казалось, что на этом, все семейные беды окончились. Да не тут-то было. На следующее утро после погромов, в сопровождении околоточных и ещё каких-то господ, в доме появились жадные до чужого кредиторы, предъявившие долговые расписки и векселя, оформленные на Федькино имя. Претензия была одна, прошли все означенные сроки выплат, но они так и небыли произведены. Как не упрашивал Кеша процентщиков, чтоб те, хоть ненадолго отсрочили расчёт, ничего не получилось. Купчина даже пытался судиться с ними, да только и из этого ничего не вышло, вот так семейство Аричковых и лишилось своего основного дохода. Впрочем, развязка этой трагедии произойдёт намного позже, но началось семейная трагедия в эти "мутные дни".

Все эти дни, когда вовсю "разгорались" и "бушевали ресторанные войны", Александр провёл в родительском доме и ему, было не до этой искусственно раздутой шумихи. Здесь, в родовом гнезде, не наблюдалось бурного кипения страстей, бушующих в стольном граде, но это, всё равно не приносило Сашке никакого облегчения. Чего только стоило ежедневно видеть немного похудевшую, измученную переживаниями мать и резко постаревшего отца. Пусть они старались держаться как обычно, уверенно и бодро, но это у них не очень-то получалось. Даже личный отцов холоп Проша, этот молодой, шустрый хитрован, в эти дни напоминал побитого пса, желающего поскорее убраться в свою конуру, подальше от любых неприятностей. Резанула сознание ещё одна деталь, обе сестры были "сосланы" в столичный дом, где и проживали под присмотром своих нянек и воспитателей. Что, само по себе, было нонсенсом, потому что мать, просто так, не могла оставить своих дочерей без своего пригляда. Для этого должно было произойти что-то ужасное или как минимум необычное.

Но, обо всём по прядку. На сей раз, Александра, как обычно встретили мать и отец. В этом не было ничего удивительного, если только не обращать внимания на одну странность. Мать, стоявшая рядом с мужем, выглядела обыкновенной, растерянной женщиной, а не всевластной графиней. И это непонятное перевоплощение подчёркивали её нервные руки, неконтролируемо теребящие оборку на её домашнем платье. Не смотря на тёплые слова приветствия, во взглядах родителей, в ритуале встречи доминировала накопленная усталость и тревога. Поэтому, как только граф Мосальский-Вельяминов старший, выпустил сына из своих объятий, тот, наперекор всем светским условностям, поинтересовался:

— Мама, папа, что случилось? Скажите, я о чём-то не знаю? Что с вами? С кем-то стряслась беда?

— С чего ты так решил, что у нас произошло то, о чём мы тебя не соизволили оповестить? — встрепенувшись, поинтересовалась Ольга Олеговна, стараясь одеть флегматичную маску безразличия: однако её взгляд говорил о том, что женщина находится на грани нервного срыва.

— Милая мама, поймите, я давно не тот наивный мальчик, которого можно обмануть, напряжённо растянув губы в вымученной улыбке.

— Юноша, — сдержанно, но строго, проговорил отец, слегка сместившись так, будто желал стать между сыном и женой, — не забывайте, что вы разговариваете с матерью. И не обвиняйте её во лжи, тем более вам для этого не дали не единого повода.

— Простите папа и мама, я повёл себя неподобающе сыну. Может быть, вы пригласите меня пройти в дом, где я смогу с вами побеседовать? Ведь я, в поездке под Царьград, сильно по вам скучал.

— Почему бы и нет? И запомните, Александр, двери родительского дома, для вас, открыты всегда, в любое время. Так что сын, добро пожаловать…

Говоря это, граф, немного посторонившись, скупым, и одновременно неуверенным жестом пригласил сына войти. Тот, в свою очередь, соблюдая правила этикета, посторонился и пропустил вперёд свою мать. А она, восприняла всё как должное. И уже через минуту, оказавшись в коридоре, прямо с порога, начала раздавать челяди необходимые приказания. И всё равно, в атмосфере дома, чуть ли не на физическом уровне, витало давящее напряжение. Силясь понять причину этого ощущения, Саша, следуя за обогнавшим его родителем, прошёл в отцов кабинет, так и не добившись в этом неблагодарном деле гадалки никаких успехов. Впрочем, если можно так выразиться, "подсказка этой загадки", появилась сама. Не успел гость усесться в кресло, как что-то прогрохотало по коридору и в только что прикрытую дверь постучались. После прозвучавшего разрешения войти, обе створки распахнулись, и пожилой но по-прежнему крепкий слуга, вкатил добротный дубовый стул, на ножках которого были установлены колёсики. Ну а на этом необычном, самодельном средстве передвижения, криво улыбаясь и держась обеими руками за подлокотники, восседал Виктор одетый в свой военный мундир, правда без знаков различия. Судя по внешнему виду, старший сын Юрия Владимировича, в последнее время, усиленно придавался дегустации содержимого винных погребов. А увидев удивлённое выражение лица Александра, с показным ехидством поинтересовался: "Значит, отныне так наша молодёжь встречает героев войны? Или вам, молодой человек нечего мне сказать?" — Чем ввёл младшего брата в ещё большее замешательство. Видимо, не удовлетворившись молчанием, инвалид войны продолжил своё монолог: "Что же ты Сашенька, не говоришь мне, одну забитую аксиомку: "Главное, что ты остался живой?" — Давай, говори как мне, несказанно повезло. И ещё это: "У тебя вся жизнь впереди!" — И прочую чушь пролепечи!" — Последние слова Витя выкрикнул, и в этом крике, прозвучало столько боли, и отчаяния что Сашка воспринял его как личную пощёчину.