— Я вернусь к тебе, — он обнял меня сзади за плечи. — Постараюсь уложиться в неделю. До Вамасбати добираться два дня, считай четыре дня в пути. И я должен побыть с братом какое-то время.

— Я понимаю.

— Алла, — Кишан прижал меня сильней. — Я люблю тебя, — мое сердце совершило кульбит, потом тройной тулуп и замерло в невесомом состоянии. Любит? Любит! И я люблю! — Ни к кому и никогда я не испытывал ничего подобного. Я целиком и полностью принадлежу тебе.

От его слов закружилась голова. Бабочки порхали во всем теле… А ещё мне захотелось плакать. То ли от радости, то ли от горя. Вот почему все так? Я должна быть счастлива сейчас, после его признания. А меня переполняет боль и эгоистичная обида. Да, я не хочу, чтобы он уезжал. Боясь, что он не вернётся.

Что ж, вот такая я мнительная. Пессимистка. Да, искренне надеюсь на лучшее, но заранее готовлюсь к худшему.

— Уходи на рассвете, — прошептала я. — Я хочу проснуться, и чтобы тебя уже рядом не было.

— Но… — он дернулся, напрягся.

— Пожалуйста, — жалобно попросила я, поворачиваясь к Кишану и уставившись в его глаза. — Мне так будет легче.

Он не стал спорить. Отошёл от меня, достала из шкафа свою сумку и молча собрал в нее все свои вещи. Нет, не все — на столе лежал его медальон. И Кишан взяв его в руки, шагнул ко мне:

— Вот, возьми.

— Зачем?

— Теперь он твой. Если вдруг что-то случится, ты сможешь связаться с моим братом. А когда я доберусь до дворца, то и со мной, — Кишан разжал мою ладонь и положил в нее медальон. — Достаточно зажать его в руках, искренне попросить и прижать руки к груди. Тебя услышат и ответят.

— Шанкар, — поблагодарила я с улыбкой.

— А теперь — спать. Я хочу уснуть в твоих объятиях, — тихо сказал черныш, зарываясь лицом в мои волосы. Потом он взял меня на руки и уложил в постель. Обнял так крепко-крепко, властно и требовательно прижимаясь. И прошептал, прежде чем мы заснули:

— Я люблю тебя…

Проснулась я одна. Кишан исполнил мою просьбу — ушел рано. И так пусто без него стало… Нет! Это я, я себя так настраиваю! Все хорошо. Хорошо.

Небо затянуло серыми облаками. Собирался дождь. И, судя по всему, продолжительный. Я нехотя встала, умылась, переоделась. Впихнула в себя остатки вчерашнего салата, запивая его кофе… Который очень хотелось заменить на вино. У меня ещё есть оно. Целых три бутылки.

Выпив кофе, я вышла на улицу. Села на крыльцо и курила. Много. Выкурила за раз три сигареты. Голову повело, а потом стало чуть легче. Я вернулась в дом. На автопилоте подготовила кабинет к приему пациентов. И села ждать.

Через час в дверь наконец постучали. Я шагнула к выходу, повернула замок. На пороге стояло двое пантов. Ранбиров. Один из которых был тем суеверным, кто исследовал не так давно ведьмин дом в поисках Кишана.

— Джохар, Аллаита, — поздоровался он.

— Джохар, — кивнула я.

— Вам письмо из дворца, — мне всучили красный конверт с большой печатью.

— Из дворца? — удивилась я, вертя в руках конверт.

— И что в письме?

Находясь в Пантерии, я научилась понимать и говорить на иномирном языке. Но вот читать на пантерианском — нет.

Ранбиры переглянулись. И все тот же мне ответил:

— Суреш шер Хиран приглашает вас завтра на виджай в свой дворец.

Здесь я удивилась ещё больше. Присмотрелась к конверту, точнее к печати. Она представляла собой витиеватый круг, с растительным орнаментом, в центре которого изображен профиль, точно такой же, как и на монетах. Профиль Хирана.

— Увы, но я не смогу принять приглашение суреша, — как можно вежливей ответила я, возвращая конверт.

— Как? — растерянно возмутился ранбир. Видимо, сурешам в Пантерии редко кто отказывает.

— Вот так, я не могу надолго покидать дом, — пожала я плечами. — Передайте шер Хирану большой шанкар и мои извинения, — я спиной зашла в дом и захлопнула дверь.

Кишан только уехал, и тут такое. Нет, я правильно сделала, отказавшись. Правильно. Не хочу. Да и не стоит. Но сердце вдруг забилось в груди, как от ожидания чего-то нехорошего.

Ракшас! Вот она — тревога. Это ужасное чувство. Гнетущее, нарастающее. Это за Кишана или из-за приглашения?

Так, закрыть глаза, расслабиться, успокоиться. Ранбиры ушли, но легче совсем не стало. Очень захотелось спрятаться.

Сделать вид, что меня здесь больше нет…

Четырнадцать месяцев назад…

Стою, курю на балконе. Уже вторую сигарету. А внизу и вокруг — лето. Тепло. Машины плавно въезжают и выезжают со двора, люди, как муравьи, снуют туда-сюда. Кто-то торопится, кто-то не спеша прогуливается. Кто-то парами, кто-то в одиночку… Кто-то с колясками и с детьми…

Им хорошо. У них есть жизнь. Есть цели и желания. У меня тоже были. А теперь — нет. И меня нет… Да нет, я все же есть. Как любил шутить Гриня: "Если ты утром проснулся и у тебя ничего не болит, проверь — может, ты умер?"

У меня болит почти все, все уже сросшиеся или собранные врачами косточки. Особенно в холодную погоду и перед дождём. Значит, я биологически живая ещё… И в полной мере это ощущаю…

Фыркаю, вспоминая с какой радостью мне сообщили в больнице, что позвоночник остался цел.

"Сможете ходить, восстановитесь…"

Но как же это больно и трудно! Почти полтора года прошло с того момента, разделившего мою жизнь на "до" и "после", полгода, как я покинула больничную койку… Полгода, которые я равнодушно выживаю… Месяц, который я старательно лечусь алкоголем. Папа бы не поверил.

Кстати, вечером будет дождь, колени и локти ноют. По-особенному ноют, противно и протяжно. Банальные анальгетики уже не действуют — организм к ним привык, как к ежедневной обычной пище… Но физическая боль ничто по сравнению с тем, что я испытываю, видя своё отражение…

Слёзы тут же наворачиваются на глаза, вытираю ладонью шершавые щеки и передергиваюсь от своих же тактильных ощущений…

Это не моё лицо! Уберите! Смените!.. Помогите.

А помогать-то мне отказываются. Не прямым текстом, конечно… Меня вежливо посылают в Германию, где, если верить нашим врачам, работают лучшие пластические хирурги, которые вроде бы способны мне помочь… Усмехаюсь.

"Вроде бы", — передразниваю свои же мысли. Никто никакой гарантии не даёт. Да я и сама знаю — полному восстановлению мое лицо не подлежит… А это туристическое лечение стоит охренительно сколько… У меня таких денег нет. У мамы нет. И брат не поможет. Они с женой копят деньги на квартиру… Не могу же я лишать любимых племянников своих отдельных комнат, тем более когда исход операций (да — именно операций! Не одной, а нескольких) неизвестен… Страшно и больно. И пусто…

За что мне это? Что я такого и кому сделала?

Швыряю докуренную сигарету и наблюдаю, как она летит до земли. Одиннадцать этажей полёта, и вот уже затухнувший бычок лежит где-то на земле небольшого палисадника…

А может, и мне вслед за ним? Прыжок. Полёт и… Все. И ничего: ни боли, ни мучений, ни страха… Хватаюсь руками за перила и выгибаюсь. Закрываю глаза, чувствую лёгкий ветерок… Представляю, как лечу: раз, два, три, четыре, пять, шесть… И бах!

Накатывает приступ паники: сердцебиение учащается, ноги трясутся, а ладони вспотели и впились изгрызанными ногтями в холодный металл перил. Нет! Не смогу! Трусиха… Чертова трусиха…

Ухожу с балкона. Шлепаю босыми ногами по старому паркету. Дохожу до кухни. Включаю чайник, достаю кружку и баночку с чаем. Насыпаю заварку в стеклянную тару и прислоняюсь к столешнице. Жду. Бросая взгляд напротив. Вижу свое расплывчатое отражение в стеклах серванта. Плюю в сердцах и отворачиваюсь.

Чайник вскипел. Завариваю чай. Помешиваю его ложечкой. Стук ложки о стеклянные стенки кружки неожиданно успокаивает. Всегда любила этот звук, почему-то так раздражающий других… Пока мешаю чай, понимаю, что пить его не хочу. Заварила по инерции, по привычке. Я вообще в последнее время все делаю чисто по привычке: ем, пью, моюсь, хожу в туалет, ложусь спать, просыпаюсь… И каждый день одно и то же. Замкнутый круг. Временная петля. Чертов день сурка… Хочу выйти, разорвать, пережить! Не могу…