Долгое время он сидит неподвижно, и наконец это чувство ослабевает. Теперь оно уже не имеет значения. Его заслуги признаны, он уже в любую минуту может отправиться на пажити более злачные[16]. Мистер Б медленно поднимает голову, распрямляет спину, глубоко вздыхает. Смотри-ка, а он тут не один.

Сидящий рядом мужчина на десяток-другой лет моложе его, он мягко смотрит на мистера Б сквозь очки в черепаховой оправе, в руке у него полная кофе фарфоровая кружка. Доброе, ироничное лицо мужчины говорит, что страдания мира известны ему не понаслышке.

Появления его мистер Б не заметил.

– Наконец-то сухо, – говорит, улыбнувшись, Бернард. – Аллилуйя.

Мистер Б отворачивается, он смущен тем, что веки его воспалены.

Лицо Бернарда становится сочувственным.

– Это я о погоде. Такое облегчение. Но вы, очевидно… у вас был плохой день? Мне ужасно жаль.

Мистер Б пожимает плечами.

– Вашей вины тут нет. Работа у меня такая.

– Моя тоже хороша, – весело говорит Бернард, машинально притрагиваясь к своему круглому воротнику. – Религия – жуткое дело! Не знаю, какой паршивец ее придумал.

Мистер Б взглядывает на него. Вздыхает.

– Некто слишком юный и слишком глупый, чтобы продумать все основательно. И до того безразличный к жизни и смерти, что считает их несущественными.

Бернард усмехается, немного встревоженно.

– Что же, это, безусловно, объяснило бы многое.

– Но ведь это неправильно. Бренность – понятие страшное. – Мистер Б поворачивается к Бернарду и по-заговорщицки понижает голос. – И знаете, оно отнюдь не всюду так.

Бернард не знает, что можно ответить на такие слова. Он начинает подозревать, что его сосед по скамье – сколь ни симпатичны его лицо и манеры – душевнобольной.

Некоторое время они сидят в молчании, наблюдая за стариком, который, еле переставляя ноги, ползет по тротуару следом за своей неторопливой собакой.

– Как вы думаете, сколько лет должно исполниться человеку, – задумчиво спрашивает мистер Б, – чтобы он не возражал против смерти?

Бернард еще не успел придумать, как ему улизнуть. Его профессия требует сочувствия к людям, к тому же он, в конце концов, испытывает искреннюю симпатию к этому мужчине и его неладам по части душевного здравия.

– Хочется надеяться, – говорит он, – что после долгой жизни человеку, окруженному любящими близкими, помнящему о совершенных им добрых делах…

– Смерть таким уж дурным исходом не покажется? – Мистер Б хмурится. – Но, видите ли, я думаю, что это неверно. Какой-то отдельно взятый человек может искренне не возражать против нее. А большинство возражает.

Он снимает очки и принимается протирать их носовым платком.

– Что-то в вечном небытии по-настоящему смущает его. – Бернард немного давится кофе, мистер Б озадаченно вглядывается в его лицо. – Только не говорите мне, что вы, именно вы, верите в Бога.

Бернард пожимает, словно извиняясь, плечами.

– Работа моя того требует.

– Да, конечно… я и не думал предполагать… Но по-настоящему. Какого рода богу вы согласились бы служить? – Мистер Б покачивает головой. – Если где-то и отсутствуют мудрость и попечение, так именно здесь. – Он смотрит на Бернарда. – Тут и сомневаться нечего.

Они примолкают, наблюдая за течением жизни вокруг, за людьми, которые разминают ноги, впервые за несколько недель прогуливаясь по сухой земле: за матерями, ведущими за руку малышей, за обнимающимися парочками, за ссутулившимися на скейтбордах подростками. Мужчина в дорогом костюме отламывает кусочки сэндвича и бросает их уткам, молодая женщина кричит в мобильный телефон.

– Вы просто взгляните, как они вышагивают, делая вид, что катастрофическое небытие не поджидает их за ближайшим углом. Я иногда наблюдаю за ними и думаю, что все мои заботы о них ничего, в сущности, не значат. Все завершается так быстро. Их страдания – да, собственно, и вся их жизнь. На самом-то деле она – ничто. – Он ненадолго умолкает. – Если взять картину в целом, они с таким же успехом могут быть плодовыми мушками. Ну не отвечает никто на их молитвы, ну и что? Пф! Подождите минуту-другую, и ваши проблемы исчезнут. Вы будете мертвы. Погребены. Забыты.

Бернард оглядывается – не наблюдает ли кто-нибудь за ними.

– Я вовсе не хочу шокировать вас, – печально произносит мистер Б. – Вы произвели на меня впечатление человека, который уже повидал в жизни большую часть того, что способно шокировать.

– Да, но…

– Я знаю. Это нелегко. Конечно, неверна концепция в целом. Срок годности жизни? – Мистер Б моргает. – И все же. Что сделано – сделано.

Он аккуратно возвращает очки на нос, заправляя дужку за одно ухо, потом вторую за другое.

Бернард встает, чтобы уйти, и лицо его собеседника вдруг становится таким, точно он вот-вот заплачет.

– Не убегайте, прошу вас. Извините. Я слишком много говорю.

Бернард садится.

– Как по-вашему, та странная погода больше не вернется? По крайней мере за это нам следует быть благодарными.

Мистер Б обдумывает его слова.

– Из всего, что происходит сегодня, – да, полагаю, за это мы можем сказать Богу спасибо. Но вообще-то говоря, кто учинил этот хаос, да еще и на скорую руку? Он, в его бесконечном самопотворстве. Наломает дров, а потом, может быть, – иногда, если у него руки дойдут, – не дает нам всем потонуть. – Он наклоняется к Бернарду, понижает голос: – Ошибочна вся конструкция, понимаете?

Бернард недоумевает.

– Какая, собственно, конструкция?

– Творение. Человек, животные и прочий сыр-бор. Всё впопыхах, без доводки, без консультаций. – Голова его никнет. – Ошибка на ошибке. Этот болван Бог был лишен опыта не только творения, но и смирения тоже. Сляпал все за несколько дней и завалился спать, считая себя гением. – Мистер Б покачал головой. – Результат, – он широко поводит рукой вокруг, – перед вами.

Бернард сидит на краю скамьи и, помаргивая, смотрит на мистера Б.

– Ладно, сегодня все выглядит совсем не плохо. Но подождите. В любую минуту могут начаться новые ужасы. Так бывает всегда. – Мистер Б пожимает плечами. – Тут не жестокость, понимаете? Тут недомыслие. Нерадивость. – Он отворачивается, лицо его обмякает. – И – как знать, – медленно произносит он, – быть может, даже отсутствие ясного понимания самой природы его ответственности.

В голове мистера Б заваривается мерзкая каша – из веры, обязательности и любви, перемешанных с безразличием, предательством, отчаянием. Мир не просто полон страданий – он полон порочности, полон вещей, которые жутким образом и более-менее наугад сбиваются с истинного пути. А вот просто так, за здорово живешь.

– Иногда, – говорит он, – я не понимаю, как нам удается жить себе да и жить.

Бернард из давней уже привычки к состраданию кладет ему ладонь на плечо.

– Мы продолжаем жить потому, что у нас нет иного выбора.

Мистер Б обращает к Бернарду взгляд грустных, глубоко посаженных глаз и вздыхает.

– Возможно, лучший способ продолжать состоит в том, чтобы считать жизнь на Земле колоссальной шуткой, творением такой безмерной глупости, что человеку остается только смеяться, пока ему не покажется, что у него вот-вот разорвется сердце.

Он поднимает взгляд к ветвям, украшенным густой летней зеленью, и смотрит сквозь них на небо.

Бернард прерывающимся голосом произносит:

– Сказанное вами делает мое положение безысходным.

– Верно, – с бесконечной нежностью соглашается мистер Б. – Как и мое. Как и положение каждого.

Ухода собеседника мистер Б не замечает. Снова повернувшись к Бернарду, он обнаруживает, что остался один – и по-прежнему держит в руке письмо, ответ на его молитвы.

Посидев еще немного, он встает и медленно направляется к дому, крепко прижимая к груди свое будущее.

– Я должен быть счастлив, – думает он.

Мистер Б входит в квартиру – наверняка в последний раз – со следующей по пятам за ним Моной.