Боб соскучился по нему.

Брови Эстель сходятся. На шее подрагивает мускул. Она снова пытается расставить участников этой игры по правильным клеткам, как шахматные фигуры. Когда расстановка будет верной, она это поймет.

Боб ударяет кулаком по стене. Осадили его со всех сторон, загнали в тупик и давят на него, давят. Какое ему дело до этого жалкого огрызка пингвина? Что хорошего получил он от Экка? Да, бегал тот по разным поручениям, выполнял, что было велено, так ему, в конце-то концов, за это и платят. Ну хорошо, не платят. Но, помилуйте, ничто из этого не делает его достойным любви. Он всего-навсего Экк, да еще и не из лучших. Как она смеет смотреть на него такими глазами? Как смеет внушать ему чувство вины?

Эстель, продолжая думать, уходит.

Он остается один, расхаживает, измученный, по комнате. И неожиданно ощущает укол попранной гордости, а следом – общий прилив сил. Он должен снова почувствовать себя всемогущим, почувствовать Богом. Лицо его вспыхивает, в голове начинают роиться творческие возможности, задача, которая казалась нерешаемой, обретает мириады решений – каждое смелее, опаснее и неординарнее предыдущего. Киты. Океаны. Его могущество, быть может, и заржавело от долгого неупотребления, однако им овладевает упрямая решительность. И он, ощущая всплеск негодования и гнева, приводит что-то в движение. Ужасный шум, похожий на гул водоворота, начинает исходить из самого центра Земли и самых дальних пределов галактики.

Рождается нечто дивное.

Ну вот, думает он, изнуренно валясь на постель. Ну вот.

И что дальше?

Сегодня первый выходной день моей жизни, думает мистер Б.

Ничто из происходящего на Земле больше его не касается. Он сжимает в пальцах конверт, в котором лежит описание новой работы. Без промедления вскрывает его. И для начала пробегается по тексту письма, отыскивая ключевые слова.

Годы высоко оцененной службы… креативность, энтузиазм и мастерство… наше глубочайшее восхищение… не оставшиеся незамеченными труды… в знак признания высших стандартов…

По его телу разливается тепло, в ушах стоит гул счастья, подобного которому он никогда не испытывал. Быть может, все его страдания и несчастья были не напрасными, ибо вели к этому сладостному мгновению. Какое блаженство – получить наконец признание. Ему хочется петь и скакать от радости.

Мистер Б перескакивает к второй странице. Вот оно, описание следующей работы: «в качестве вознаграждения за безукоризненное выполнение…» О, счастье за счастьем! Он знает эту планету, одну из лучших – здравомыслие и порядок, древнее устроение, идеальный климат, мудрое, всем довольное население. Он будет высшим Богом, единственным Богом с полным штатом помощников, которые, сколько он понимает, окажутся ничуть ему не нужными. Чудесное, немыслимое совершенство.

Мистер Б возвращается к письменному столу, на глаза ему попадаются разбросанные где попало груды папок, и настроение его на время падает. Картина самая обычная, однако сейчас он видит ее глазами человека, который осматривается здесь в последний раз. Столько прошений, столько молитв, которые навеки останутся неуслышанными. Возможно, после его ухода Боб все-таки покажет себя с лучшей стороны.

Возможно.

Возможно (несмотря на похвальные отзывы, ныне полученные им в письменном виде), возможно, он, в конце-то концов, не так уж и хорошо выполнял свою работу. Есть ли в этом его вина? И вправду ли не справился он с возложенными на него обязанностями, хоть то и было ему по силам?

«Высших стандартов… безукоризненное выполнение…»

Сердце мистера Б, вот уже несколько часов бившееся с неистовой быстротой, резко сбавляет обороты. Тяжесть, к которой он успел за многие годы привыкнуть, возвращается в его руки и ноги, и на миг ему кажется, что он того и гляди повалится на пол. В самой сердцевине его существа нарастает боль, она растекается по рукам, поднимается в шею, в нижнюю челюсть, в голову, спускается по торсу к ногам. Он чувствует себя обратившимся в свинец. Если б не давний опыт, он мог бы решить, что его удар хватил.

«Высоко оцененной службы…»

Как он сможет бросить все это? Как будет Боб отвечать в одиночку за Землю? Он-то, по крайней мере, ухитрялся годами и годами исполнять редкие просьбы, менять судьбы – одного человека из тысячи, из миллиона, из десяти миллионов. По крайней мере, он пытался. Заботился, искренне заботился о бедных горемычниках, созданных безразличным Бобом в опрометчивой спешке, о тех, кто был приговорен влачить свою участь в одном обреченном поколении за другим, ad infinitum. Заботился об отдельных людях и обо всех сразу. Некоторых он спасал, некоторым облегчал страдания, отвращал, там, где мог, всеобщую резню. Одно-два материнских сердца возблагодарили его, хотя бесконечное множество других проливали океаны слез и проклинали равнодушие Боба.

Голова его поникает, он опирается о стол.

Он, а не Боб печется об этом мире.

Боб не годен – и никогда не был годен – для того, чтобы править миром. Боб – пустое место. Болван. Щенок.

Никакой он не Бог.

Если Бог вообще есть, думает мистер Б. Если он существует, Боб быть им не может.

Мысли его запинаются, и вдруг окончательное понимание взрывается в голове мистера Б, как бомба. Застонав, он вцепляется, чтобы не упасть, в край стола.

Почему он не видел это прежде? Все же так очевидно.

С совершеннейшей ясностью он осознает, что Боб – вовсе не Бог, к которому обращает мольбы человечество. Боб не всемилостивое, всевидящее, всеведущее божество, исполненное благодати, мудрости и сострадания. Если такое и существует, так оно – не безразличный, недоразвитый праотец этого мира, его бездумный творец. Это другой, тот, кто день за днем прилагает все силы к тому, чтобы улучшить мир, ответить на несколько молитв, устранить несколько несправедливостей, кто страдает вместе с этой планетой и пытается что-то поправить, пусть даже в малом, изменить что-то здесь и там ради блага людского рода, блага всего живого, ради тех, кто мучается и жаждет лучшей жизни. Нет. Боб – не Бог.

Это он – Бог.

Рассвет четырнадцатого июля полон обещаний: кристально чистый воздух, резкие краски, все и везде являет особую четкость очертаний. Дождь прекратился, из-под воды потопа уже начали выступать тротуары и сами улицы. Обитатели церкви Бернарда разошлись по домам. Люси удалось открыть парадную дверь. Небо остается чистым – ни комет, ни огненных шаров. Ни дождя из лягушек.

Земля выглядит восхитительно.

Уже рассвело, и впервые за несколько недель Люк позволяет себе проваляться несколько минут в постели после того, как прозвенел будильник. Сегодня день его рождения и почти все новости хороши. Он уже видит в окно, что день начинается прекрасный. Небо ясно, земля суха, призрачные отражения покинули стены спальни. Свет вливается в нее сквозь стекло высокого окна, Люк подставляет лицо под солнечный луч.

Как ему хотелось бы просыпаться с кем-нибудь рядом – с женщиной, стоящей того, чтобы вылезти из тепла постели. В такое утро он прошлепал бы в кухню, чтобы сварить кофе и вернуться с чашкой в качестве приношения. Он с радостью стерпел бы холод пола под ступнями в обмен на счастье возвращения к кровати, на которой провел бы несколько минут, попивая кофе и разговаривая. Прошло почти три года с тех пор, как прервались его последние любовные отношения, ныне он способен думать о них без горечи. Он ведь и башенку эту выбрал, как ему теперь ясно, в знак самоотречения. Заперся в ней, отгородился от жизни. Люк усмехается. Тоже мне, принцесса. Пожалуй, хватит с тебя изгнания.

Под ним, в городе, сидит на деревянной скамье ушедший в свои мысли мистер Б.

Все годы его службы имели основой недоразумение. Он оставил Бобу (незрелому, патологически неумелому) то, что было его, мистера Б, обязанностями. Какой странный инстинкт почтительности привел его сюда?