Когда она заканчивает с рептилиями, утро уже в самом разгаре. И ей отчаянно хочется выпить кофе. Выйдя под яркое весеннее небо, она быстро-быстро моргает, зрачки ее сужаются, на миг все вокруг темнеет. Когда зрение возвращается, она не без некоторой тревоги бросает взгляд влево, потом вправо. Это стало привычкой, сознает Люси, и сильно ее раздражающей, – старания увернуться от Люка.

Путь свободен, Люси идет к комнате персонала, в этот час почти всегда безлюдной. О, пожалуйста, пусть кофейник не будет пустым, думает она, – однако кофейник пуст. В итоге Люси ополаскивает его, удаляет старый фильтр, вставляет свежий и, посмотрев на часы, заполняет кофеварку. Время у нее имеется, ровно столько, чтобы успеть накормить обезьян до ланча.

Люси слышит голоса и, обернувшись, видит проходящих за окном Люка и его секретаря Мику. Оба смеются, а она вмерзает в стену, как кролик, надеясь стать невидимкой. Не входите, молит Люси и, когда они не входят, слегка обмякает от облегчения.

Как ему удается заставить меня почувствовать себя виноватой из-за какой-то чашки кофе? – сердито думает она. Я что, сачкую? Увиливаю от работы?

Она достает из холодильника молоко, стараясь отнестись к Люку объективно, представить, каким видят его другие, – и без малейшего успеха. Мика считает его красивым, однако Люси не видит и этого. При таком-то характере? Кофеварка пищит.

Она наливает чашку кофе, добавляет молоко и проглатывает результат как можно быстрее. А, ладно, сокрушенно думает она, будем считать, что такова жизнь. К тому же все изменяется. Он может получить новое место, уйти отсюда, подыскать другого ни в чем не повинного, усердно работающего коллегу и невзлюбить его безо всякой на то причины.

Опустошив чашку, Люси ополаскивает ее, быстро проводит губкой по столу. Пора мне снова влезать в хомут, думает она и несмотря на все усмехается. Ну и дура же я. Лучшая на свете работа, а я могу думать только о единственном ее недостатке.

Когда она выходит под свет дня, Боб наблюдает за ней, подрагивая от пылкой страсти.

Талант Боба, уж какой ни на есть, состоит из нескольких неосознаваемых, но обаятельных особенностей юности: энергии, безрассудства и полной неспособности признавать свои недостатки.

У мистера Б имеются свои средства защиты. На-пример, рутина. Каждый день начинается одинаково – с двух ржаных тостов, несоленого нормандского масла, малинового джема, двух яиц пашот и крепкого кофе. Что до его начальника, то, когда бы тот ни соизволил проснуться, – горячий чай и полкоробки «Коко Попс». Зверушка Боба стоит у края стола, мечтая о том, что еда свалится ей прямо в рот. Это странноватое, немного смахивающее на пингвина существо с длинным элегантным носом муравьеда, глазами-бусинками и мягким серым мехом. Экк всегда и неизменно голоден, наполнить вечную пустоту его желудка не способны никакие объедки.

Мистер Б слышит доносящиеся из комнаты Боба ерзанье и вздохи. После того как Бог открыл для себя Люси, он стал спать урывками, неспособный вырваться из железных когтей плотского желания. Преобразование озабоченного подростка в оружие массового поражения почти завершилось.

В конце концов он просыпается. Мистер Б встает из-за письменного стола и несет к постели Боба чай – такова его работа.

– Уже полдень, сэр.

– А, сэр, значит? – Он нынче вздорен. – Вчера я сэром не был, нет?

– Потоп помните?

Боб, покривившись, пукает.

– Это твое дело – заранее знать, что я забуду закрыть кран.

– Экк?

Экк переводит взгляд с Боба на мистера Б, надеясь, что они поругаются.

Однако ругаться они не станут. Тот из них, что постарше, может и не принять на себя ответственность за свершившееся бедствие, но Бобу, в сущности, все равно.

Бог надувает губы. Его густые юношеские волосы спадают ему на один глаз, кожа отливает серостью, как у человека, недостаточно часто выходящего из дома. Вчерашняя история с ванной пошла ему впрок.

– Ваша одежда, о Священный Владыка Мира.

Мистер Б с поклоном вручает ему майку с большим логотипом магазина спортивных товаров, и Боб послушно просовывает в нее голову. Он ее уже, считай, неделю таскает.

– Какие-нибудь успехи с девушкой?

Он старается, хоть и тщетно, задать этот вопрос безразличным тоном.

– Никаких, ничего, ни фига, – отвечает мистер Б. – Насколько я могу судить, она не знает даже, что вы живете на свете.

– Это почему же она не знает, что я живу?

Мистер Б понимает, что настроение Боба ухудшается. Конечно, он обязан помогать Бобу во всем, – но не перебарщивая, не усложняя собственное и без того жалкое существование. Мистер Б вздыхает.

– Почему бы вам не действовать открыто, не дать ей понять, что вы без ума от нее, и не посмотреть, что она скажет?

На лице юноши появляется выражение надменного презрения.

– Она не из тех девиц, которых легко затащить в постель.

Да неужели?

– А ты ей сказать не можешь? Ведь можешь же. Ты делал это раньше.

– И больше не стану, – отвечает мистер Б. – Со сводничеством я покончил. В моей должностной инструкции оно не упоминается.

Строго говоря, никакой должностной инструкции у него нет, а если и была когда, то настолько давно, что все подробности этого документа затерялись в туманах времен.

– Я ведь могу и заставить тебя помочь мне.

Мелочная угроза, обозначившаяся на лице мальчишки, заставляет мистера Б содрогнуться. Он затрудняется представить себе женщину, которая сочтет Боба привлекательным.

– Выйдите из дома и скажите ей о вашем чувстве. Иначе вы так и будете одиноко мастурбировать в этой комнате до скончания времен. Худшее, что может случиться, – она вам откажет.

Он понимает, что это слова особенно жестокие, потому что отказа-то мальчишка и боится пуще всего на свете.

Боб мрачнеет.

– Как мне ее найти?

– Зоопарк. Со вторника по воскресенье. С девяти до…

Изо рта Бога вырывается что-то похожее на вой.

– Никогда не знал, как вести себя с животными. И как я туда попаду? Что скажу? А если я ей не понравлюсь?

– Купите билет. Навестите гиппопотамов.

Боб вылетает из комнаты, хлопнув дверью. Его обложили со всех сторон. В прежние времена они не вели бы таких разговоров. В прежние времена он щелкал пальцами – и полный порядок.

А теперь все не так, все ему ненавистно. Несправедливо.

Экк, склонив голову набок, нежно облизывает ухо Боба длинным липким языком. Таков его личный способ выражения сочувствия, и способ весьма неэффективный.

В начале Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: «Да будет свет». И стал свет.

Вот только был он не очень хорош. Боб сотворил фейерверки, бенгальские огни и неоновые трубки, которые оплели земной шар, точно причудливые спутанные радуги. Он баловался мерцавшими светляками и малопонятными тварями, головы которых светились, отбрасывая длинные, перекрывающиеся тени. Имелись также свечи в милю высотой и горы китайских фонариков. В течение часа или около того Земля освещалась огромными хрустальными паникадилами.

Боб считал свои творения весьма клевыми.

Они и были весьма клевыми, да только никчемными.

Поэтому Боб попробовал использовать светящуюся атмосферу (которая оказалась токсичной), затем поместил в центр планеты источник слепящего света, но тот давал слишком много тепла и выжег все дочерна. И наконец, когда он свернулся в уголку пустого ничто, утомленный, точно дитя, бестолковостью своих усилий, мистер Б воспользовался этим, чтобы навести некоторый порядок, создав внешнее светило, гравитацию, примерно равное чередование света и тьмы, которые стали Днем и Ночью. Такие, в общем, дела. И был вечер, и было утро: день один. Ничего экстравагантного, зато работает.

Все это было проделано, пока Боб спал. Когда же он проснулся, свет больше на повестке дня не стоял, да, собственно говоря, Боб о нем и забыл. Он переключился на воды и небеса, на сушу и огромные океаны. Мистер Б ничего подобного никогда не видел, но лишь пожал плечами. Почему бы и нет? Может быть, у малыша имеется некий план.