Пока собирались участники предстоящего совещания, Корнилов принял генерала Лукомского. Начальник штаба был взвинчен:

— Отовсюду поступают самые резкие отклики в связи со сдачей Риги. Германская главная квартира торжествует. Союзники готовы списать нас со счетов.

— Могу лишь повторить вам то, что вчера сказал румынскому послу Диаманди, — ответил главковерх. — Я предпочитаю потерю территорий потере армии. Именно поэтому войска оставили Ригу. Рига должна произвести такое же впечатление, как тарнопольская катастрофа.

— В июне — июле вина была возложена на большевиков, а теперь ее возлагают на нас, — упрямо возразил Лукомский. — Сами немцы признают: русская армия бросалась в отчаянные и кровавые атаки. Все армейские и фронтовые комиссары дали сообщения в газеты, что войска проявляли стойкость, самоотверженность, не было ни бегства, ни отказа от исполнения приказов, армии честно бились с врагом. Комиссары находят причины поражения в огромном перевесе противника в численности штыков и артиллерии, в плохой боевой подготовке наших частей и перебоях в работе механизма командования и фронта и Ставки… Вот, — он достал и развернул газетный лист: — «…эти перебои сделали бесплодными порыв революционных солдат. Знайте и говорите всем: нет пятна на имени революционного солдата! Многие части дрались с доблестью. Считаю необходимым отметить подвиг латышских стрелковых полков, остатки которых, несмотря на полное изнеможение, сражались в арьергарде до конца». И это — о большевистских полках! Я привел вам сообщение для печати, сделанное комиссаром Войтинским.

— Этот Войтинский сам, видать, большевик!

— Говорят, действительно, он некогда был большевиком, но в годы войны стал ярым их противником и в июльские дни отдавал приказы о расстреле ленинцев. Поэтому теперь ему и вера у общественности.

— Арестовать и судить!

— Это не в компетенции Ставки. Комиссары подчиняются непосредственно Временному правительству.

Главковерх перекатил желваки. Процедил:

— Скорей бы… — Приказал: — Найти факты о малодушии солдат и предать их гласности. Несколько нижних чинов расстрелять и трупы выставить по дорогам отступления. — Обернулся к карте: — Какие сообщения от Клембовского?

— Противник прекратил преследование. Более того, несколько дивизий группы Эйхгорна перебрасываются на Западный фронт.

— Неужели они отказались от наступления на Петроград? — Корнилов проследил путь от Риги на северо-восток. — Испугались Кронштадта?

— Вряд ли у них и была такая утопическая идея, — Лукомский с отчуждением посмотрел на главковерха. — Мы, ваше высокопревосходительство, русские генералы. А Петроград — столица России.

— Военная хитрость заключается в том, чтобы умело использовать силы врага, — назидательно ответил Корнилов. — Использовать в своих целях. — Он вернулся к столу. — Пригласите остальных.

Собрались те же, кто встречался здесь пятнадцатого августа. Корнилов зачитал приказ о переформировании Кавказской туземной дивизии в Кавказский туземный корпус. Корпусу он решил придать еще два конных полка — Осетинский и Дагестанский. Осетинскую пешую бригаду он преобразовывал также в конный полк. Командующим корпусом назначал князя Багратиона.

— Недостающее оружие получите со складов в Пскове.

Начальник контрразведки, полковник туземной дивизии Гейман и полковник Сидорин, прибывшие накануне из столицы, доложили, что на местах все подготовлено. Сто офицеров-фронтовиков направлены в Петроград для координации действий «патриотических» союзов.

Встал председатель Главкомитета «Союза офицеров»:

— Около трех тысяч офицеров вызвано из частей. Это самые надежные и проверенные. Большинство уже в Могилеве, остальные в пути. Ночью они получат инструкции, и с утра, группами, начнется переброска их для выполнения задуманной операции.

Участники совещания по картам и во времени уточняли и согласовывали планы, когда дежурный адъютант доложил Корнилову, что некий Владимир Николаевич Львов, посланец Аладьина и Завойко, просит немедленно принять его по крайне неотложному делу.

— Господа, продолжайте работу. Вернусь — подведем итоги.

Корнилов отворил дверь, вмонтированную в панель стены за письменным столом.

— Пригласите этого, как его, Львова, — приказал он адъютанту.

Владимир Николаевич Львов, или, как называли его, Львов-2, дабы не путать с князем Георгием Евгеньевичем Львовым, премьер-министром первых составов Временного правительства, объявился в эти дни на подмостках театра истории неожиданно. Но именно ему, в нарушение всех замыслов авторов и режиссеров, предстояло перепутать и нарушить всю последовательность как по нотам разученного действия.

Это был малоприметный думец, бывший московский универсант, прослушавший курс Духовной академии, — тот самый, которого вдруг назначили членом Временного правительства в качестве обер-прокурора святейшего синода. В правительстве Львов, как говорится, пустое место, продержался недолго, ни в чьей памяти не оставив следа. Хотя и был, по всеобщему мнению, человеком весьма энергичным. Так бы и не удалось Владимиру Николаевичу растратить свою неуемную энергию, если бы по чистой случайности не оказался он сопричастен огромным замыслам коренного переустройства России.

Произошло это так. Вскоре после Государственного совещания Львов, задержавшись в Москве, встретился в гостинице «Националь» со своим давним знакомым, неким Добринским — статским советником, членом петроградского «Клуба общественных деятелей». Встретившись, они конечно же завели разговор о результатах совещания. У Добринского выявилась своя точка зрения: надобно, мол, по примеру кабинета Рибо во Франции или кабинета Ллойд-Джорджа в Англии реконструировать и российское правительство, включив в него представителей всех партий, от правых до социалистов, всех мастей и оттенков, исключая конечно же большевиков.

— Да вот кто смог бы возглавить такой кабинет?.. Я не знаком лично с Керенским, но вряд ли он подойдет, — усомнился Добринский.

— Что вы! — вскричал тут Львов. — Александр — мой лучший друг, я знаю его как самого себя! И я убежден, что Саша вполне соответствует требованию момента!

— Коль вы с ним в таких друзьях, не могли бы вы высказать ему кой-какие соображения?

— О чем речь! — воодушевился Львов. — Конечно, могу!

— В таком разе я познакомлю вас кой с кем… — многозначительно пообещал Добринский. И действительно, познакомил с Аладьиным — «полномочным представителем союзнических кругов», а сам представился уже и как член исполнительного комитета «Союза георгиевских кавалеров» (хотя ни о каких подвигах статского советника на поле брани Львов не слыхивал). Теперь, вдвоем, Аладьин и Добринский ввели бывшего прокурора святейшего синода в курс дела: Ставка и «общественные деятели» решили добиться коренных реформ управления страною. Желательно мирным путем. Хотелось бы эти пожелания приватно довести до сведения Керенского.

По чести говоря, Львов-2 не был ни ближайшим, ни отдаленнейшим другом «Саши». Более того, именно Керенский, став министром-председателем, поспешил избавиться от бесполезного члена кабинета, и Львов с большими основаниями мог бы считать его своим недругом. Но коль назвался груздем… К тому же Львов по характеру был оптимистом и всегда находился в приподнятом настроении. Вот и теперь он с жаром воскликнул:

— Немедленно еду к Александру!

Через сутки он уже сидел в кабинете министра-председателя:

— Высокочтимый Александр Федорович! Определенными кругами я уполномочен спросить, желаете ли мы вступить в переговоры об изменении состава правительства.

— Кто эти «определенные круги»? — насторожился Керенский.

— Общественные деятели, имеющие достаточно реальную силу.

— Деятели бывают разные, — заметил премьер. — И в чем их сила?

— Не уполномочен сказать всего, отвечу лишь, что это серьезные деятели, обладающие такой силой, с которой вам надо считаться, — напустил таинственного туману Львов. — Я же уполномочен спросить: желаете ли вы вступить в переговоры с ними?