Временное правительство направило в Париж своего комиссара, и теперь он уведомлял Терещенко (копия — управляющему военмином), что Пуанкаре и Рибо спрашивают, «когда же наконец Россия перейдет от слов к делу и есть ли в России кто-либо с твердой рукой, который был бы готов начать насаждение порядка». Наверное, только Савинков понимал, кому именно прежде всего адресован этот упрек.
Не столь дружеские, но вполне доверительные отношения были у него и с дипломатами других «братских» государств. Главой дипломатического корпуса в Петрограде считался чрезвычайный и полномочный посол Великобритании сэр Джордж Бьюкенен. Он и задавал тон. У англичан конечно же свои собственные интересы в России. Немалое значение имели родственные связи двух дворов Георга V и Николая II, — и российское золото, переправленное в стальные сейфы банков Сити, и имперские интересы островной державы на Балканах, в Персии, Турции и далее вдоль границ России на восток. Не говоря уже о собственно военных интересах, блюсти кои было заботой атташе генерала Нокса, его помощника полковника Торнчилла и сонма их сотрудников.
В последние недели на дипломатической арене Петрограда появился у Бьюкенена соперник — посол Северо-Американских Соединенных Штатов Дэвид Р. Френсис. Собственно, он и ранее обретался в русской столице, будучи аккредитованным при дворе царя. Но с самого начала мировой войны Америка соблюдала нейтралитет, хладнокровно наблюдая за кровавой бойней, происходившей на другой стороне «пруда», как непочтительно и фамильярно называли янки Атлантический океан. Хладнокровие, а главное — деловитость, возможность заключать торговые сделки и с теми, и с другими, и с нейтралами, оказавшимися между воюющими державами, позволили Штатам обогатиться за счет и тех, и других, и третьих. А заодно и выступить в роли посредника-миротворца. Но вот, на тридцать третьем месяце войны, хорошенько взвесив все шансы, и главное — открывающиеся возможности в послевоенной Европе, истоптанной солдатскими сапогами и вспоротой снарядами, президент САСШ Вудро Вильсон подписал резолюцию конгресса об объявлении войны. На стороне Антанты — против Германии. Это произошло двадцать пятого марта нынешнего, семнадцатого года, когда над двадцатью миллионами европейцев уже поднялись деревянные кресты. «Исход войны решит последний брошенный на поле битвы миллион свежих войск! Этот миллион нынешним летом даст нам Америка!..» Пока же президент направил к европейским берегам лишь несколько кораблей. Не для активных действий, а для демонстрации флага. Но зато начал щедро ссужать союзникам доллары.
В июне все стены в центре Питера вдруг облепили плакаты. Глянцевитые, броские, они возглашали: «Привет брату-демократу!», «Товарищи-демократы: Иван и дядя Сэм». И еще более определенно: «Миллиардная ставка дяди Сэма на карту мира!» На одном плакате была изображена декольтированная красотка на манер французской Марианны, но обернутая в звездно-полосатый американский флаг и с мечом, протянутым зрителю; на другом — седобородый дядюшка во фраке и цилиндре (полосы и звезды) пожимал руку русскому парню в косоворотке, а между ними, на заднем плане, маячила статуя Свободы; третий же с прямолинейным юмором изображал игру в карты на карте мира. Сидели немецкий офицер в остроконечной каске, австриец, француженка, русский, а поверх их голов дядюшка в цилиндре бросал на стол-карту мешок с надписью: «Миллиард». Ветер и дождь еще не обтрепали плакаты, как в Питер прибыла из Нового Света представительная делегация, официально названная «американской чрезвычайной миссией». Возглавлял ее сенатор Элиа Рут, один из лидеров республиканской партии. Среди членов миссии были миллионеры — промышленники и банкиры, — представители «социалистических, рабочих и молодежных, организаций» и даже начальник генерального штаба армии САСШ генерал Хью Скотт, начальник управления военно-морских верфей адмирал Джеймс Гленнон со свитой офицеров.
В распоряжение миссии Рута Временное правительство предоставило один из бывших императорских поездов, а местом почетной резиденции определило Зимний дворец (в ту пору Керенский там еще не обитал). Американцы провели множество официальных и неофициальных встреч с Временным правительством в целом и кое с кем из министров в отдельности; принимали у себя и были приглашаемы Родзянкой и деловыми людьми его калибра; побывали в Москве; генералы и офицеры выезжали в Ставку, на фронты, на Балтийский и Черноморский флоты; выступали перед представителями прессы с заявлениями и ответами на вопросы интервьюеров. Это был размах!.. Можно лишь завидовать и поучиться.
Никакого секрета из целей своего путешествия янки не делали: «Мы готовы обсудить лучшие способы и пути к наиболее эффективному продолжению войны — раз. Помешать крайним элементам в России осуществить любой план, который подорвал бы силы союзных держав — два. Изучить возможности вложения американских капиталов в российскую экономику — три». Каждую из своих задач миссионеры уточняли по ходу дела. Сенатор Рут, выступая в столичной торговой палате, заявил: «Не проявляйте слабости в отношении улиц Петрограда». В интервью «Биржевым ведомостям» сказал:
— Единственным подводным камнем, который мне кажется серьезным, является несколько замедленный темп воссоздания новой власти вместо ушедшей старой. Между тем новая сильная власть необходима.
С российскими предпринимателями и министрами бизнесмены согласовали проекты горнорудных концессий в Сибири и на Урале, нефти — на северном Сахалине, золотоносных районов — на Алтае, торфа и угля — в центральной России, земельных угодий — в южной, а также закупки ряда железнодорожных магистралей и совместной эксплуатации Великого Сибирского пути. Казалось, янки уже видели Россию своей Панамой или, в лучшем случае, звездочкой-штатом на полосатом флаге, если, конечно, Россия удостоится такой чести.
Не для всеобщего сведения, но в кругу лидеров, к коим Савинков оказался причисленным уже и тогда, Рут объявил, что американский конгресс вотировал остальному миру семимиллиардный заем, из общей суммы которого три миллиарда предназначены союзникам по Антанте, в том числе и России, но Россия может не получить свою долю, если будет продолжаться левая пропаганда сепаратного мира.
— Если же новое правительство установит порядок и успешно продолжит войну, то нельзя будет оценить то чувство восторженной дружбы к России, которое родится в Америке и откроет огромные возможности для ее развития после войны! — с пафосом закончил энергичный сенатор.
Возразить никто не осмелился. И, уже покидая Петроград, Рут, даже внешне похожий на улыбчивого «дядю Сэма», суммировал:
— Мы уезжаем обнадеженные, радостные и счастливые!
Миссия отбыла на родину через Владивосток. Все дальнейшее было возложено на посла Дэвида Френсиса. В последние недели Савинкову доводилось видеться с ним часто.
Подобно французскому, английскому и американскому послам, свои собственные интересы имели в отношении России и итальянский, и японский, и все прочие дипломатические представители союзных держав. Однако было в их позициях и много общего. Именно это общее Савинков решил учитывать прежде всего. Общее, иными словами — объединенный фронт западных «сестер» по отношению к «родной, кровной восточной сестре», сводилось к следующему: первое — Временное правительство устраивает их больше, чем правительство Николая II. Почему? Потому что при дворе царя была сильна германофильская партия и имелись многочисленные свидетельства, что императрица Александра Федоровна, урожденная Аликс-Виктория-Елена-Луиза-Беатрисса, принцесса Гессен-Дармштадтская, дочь чистокровного немца, великого герцога Гессенского, хотя детство провела при английском дворе, свои симпатии отдавала земле отца и, став императрицей России, всемерно добивалась усиления влияния соотечественников в Петербурге. Была ли она шпионкой в полном смысле слова — это еще предстояло доказать истории, но то, что ее тайные эмиссары встречались с эмиссарами Вильгельма в столицах нейтральных государств, бесспорно. Императрица устремляла Россию к сепаратному миру с Германией во имя победы Вильгельма над союзниками по Антанте. Теперь же во Временном правительстве всех составов не было ни одного германофила, и каждый из членов кабинета: от князя Львова до самых «левых» — министра труда меньшевика Скобелева и министра почт и телеграфа меньшевика Церетели, — стоял за продолжение войны против Германии «до победного конца».
