И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего «оздоровления армии», он снова попросил слова:

— Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость, и заключил: — Единственная подлинно культурная сила, созданная русской историей, — это ее надклассовая интеллигенция.

Вождь кадетов в близком общении казался деликатным скромным старичком. За эти неполные два дня у Путко и Милюкова установились приятные взаимоотношения. Может быть, седовласому профессору импонировало знакомство с офицером-фронтовиком, если и не самым молодым среди собравшихся, то конечно же самым младшим в чине?.. Покровительствуя, Павел Николаевич в то же время держал себя с поручиком корректно, сам был готов на мелкую услугу. Оказалось, что он тоже снял номер в «Национале», и они по возвращении вчера со Спиридоновки даже поужинали вместе. Профессор расспрашивал об армейском житье-бытье, с грустинкой вспоминал свои собственные младые лета, знакомство с отцом Антона, Владимиром Евгеньевичем. Да-да, он знает, что мать Антона вторично вышла замуж. За барона Томберга. Он и с бароном в давней дружбе, а Ирина Николаевна — очаровательнейшая женщина, право слово — звезда Пальмиры. Очень жаль, что он раньше не был знаком с ее сыном. И очень жаль, что баронесса и барон в столь продолжительном отъезде: и при нынешнем правительстве барон выполняет важную миссию при штабе союзников… А может быть, оно и к счастью, что они пережидают это смутное время в цивилизованной Европе… Профессор за ужином выпил лишь бокал сухого вина, зато окутал Антона клубами благоуханного табачного дыма.

Перед перерывом на обед председательствующий Родзянко предложил послать приветственную телеграмму генералу Корнилову:

— Если не будет возражений, господа, такого содержания: «Совещание общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в армии и России оно считает преступлением и присоединяет свой голос к голосу офицеров, георгиевских кавалеров и казачества. В грозный час тяжелого испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой. Да поможет вам бог в вашем величайшем подвиге по воссозданию могучей армии и спасения России».

Стены зала дрогнули от рукоплесканий. Антон уловил даже звон хрустальных подвесок в люстрах.

«Пестрые мазки?.. Похоже, что „художник“ завершает свою картину…» Путко отказался от обеда, накрытого в соседних залах, и поспешил в город. По пути он зашел в свой номер. Вошел щеголеватый, бравый офицер, а вышел в коридор, улучив минуту, «шпак» в пушкинской шляпе и макинтоше. Позаботиться о маскировке Антону посоветовал еще в Питере перед отъездом Василий.

Штаб-квартира большевиков, как сказал Феликс Эдмундович, находится в гостинице «Дрезден». Совсем не исключено, что гостиница под особой опекой военной и прочей контрразведки, а до поры до времени Антон ни в коем случае не должен «засветиться». Как же быть?..

«Дрезден» он нашел без труда, но медлил входить. Может быть, отправиться в Московский Совдеп? Это совсем рядом, на Знаменской…

И тут его внимание привлек мужчина, резко распахнувший дверь гостиницы и быстро зашагавший по тротуару. Щуплый, рыжеватые поредевшие волосы, усы торчком. Усов тогда не было. Но это он!.. Путко, нагоняя, устремился следом. Мужчина словно бы почувствовал. «Говорили, у него глаза и на затылке». Мужчина задержался у витрины. Известный прием: следит за отражением в стекле. «Точно, он!»

Путко подошел и за спиной сказал:

— Здравствуйте, товарищ Пятницкий! Мужчина оглянулся:

— Что вам угодно? — Пригляделся: — Да никак Владимиров? — Усы его задорно ощетинились. — А я уж решил: что за болван шпик? — Оглядел его фатовской наряд. — Откуда и куда?

— Разрешите представиться: бывший каторжник второго разряда, ныне командующий отдельной штурмовой батареей! В данный момент снова прибыл лично в ваше распоряжение от товарища Юзефа!

Выпалил, вытянувшись в струнку, одним духом, вложив в тон и слова радость встречи, тепло воспоминаний о давней их дружной работе: осенью одиннадцатого года уполномоченный Российской организационной комиссии Серго Орджоникидзе, после того как в империи вся работа по подготовке общепартийной конференции была завершена, приехал вместе со своим помощником Антоном Путко в Лейпциг, к главному «транспортеру» партии Пятнице — и с того дня Антон на несколько месяцев стал помощником «транспортера» в переправке делегатов конференции через границу. Вместе с ним приезжал он и в Прагу, — в тот самый Народный дом чешских социал-демократов, где потом, в январе двенадцатого, и состоялась конференция. Именно в то время Пятница познакомил Антона и с товарищем Юзефом — Феликсом Эдмундовичем Дзержинским… Удивительно переплетены судьбы революционеров!.. Сейчас Антон внимательно вблизи разглядывал товарища. Изменился. Выше поднялись залысины. Выбелило виски, глубже утонули светлые глаза, больше морщин. И новинка — бульбовские усы — тоже в проседи. Лицо смуглое, но с оттенком той сероватой бледности, какую налагает тюрьма. А вот — узнал!..

— Ты, я слышал, крепко тогда сел?

— Да и вас не обошло?

— Я на два года позже, в самый канун войны.

— Не по соседству ли были от моего Горного Зерентуя?

— Действительно, рядом — в Приангарье. Слышал такие благодатные места: Покукуй, Потоскуй, Погорюй?.. Так еще чуток подальше.

Он сухо рассмеялся. Оборвал:

— Воспоминаниями займемся в другой раз. Сейчас у нас тут дел невпроворот. Так по какому делу послал тебя ко мне Юзеф?

Антон рассказал. И о задании, и коротко о двух днях, проведенных в особняке Рябушинского.

— Ага, значит, это о тебе предупредили из Питера? А мы уж решили: что-то стряслось с агентом ЦК. Идем. Как раз сейчас у нас будет заседание городского комитета — заканчиваем последние приготовления к Государственному совещанию, — в голосе Пятницкого Антон уловил обычную его язвительность. Эта резкость, злость были характерны для него и тогда, в одиннадцатом. — Значит, Милюков считает Москву Версалем? Мол, белокаменная, первопрестольная, «порфироносная вдова»? — словно бы передразнил он кого-то. — Шалишь! Москва — это красная пролетарская крепость! И мы дадим всем этим господам понять, что в Москве их номер не пройдет!..

Начальник контрразведки доложил Савинкову, что на ординарца верховного главнокомандующего, рядового Завойко материалы собраны. Однако в Ставке объявилось еще одно лицо, представляющее, видимо, интерес, — некий Аладьин.

Управляющий военным министерством осведомился:

— Что дала разработка Аладьина? Помнится, под такой фамилией был депутат в Думе, позже эмигрировавший в Англию. Не он ли?

— Так точно, ваше превосходительство: Аладьин Алексей Федоров, 1873 года, православный, сын крестьянина… — монотонно начал, заглядывая в листы досье, Медведев. — Привлекался по делу… девять месяцев тюрьмы… эмигрировал в Бельгию и Париж… по возвращении в Россию состоял в боевой дружине… депутат первой Думы от Симбирской губернии, после роспуска Думы эмигрировал в Англию… С тех пор жил в Лондоне. В английских кругах ценят как серьезного политического деятеля… Связан с правительственными кругами… Выехал из Лондона в конце сего июля, при пересечении границы в Торнео был задержан по подозрению… Освобожден по личному указанию Родзянки… По прибытии в столицу тотчас установил контакты с послом Великобритании сэром Бьюкененом, а также с бывшим министром-председателем князем Львовым и нынешним министром иностранных дел Терещенко.

Вот оно что!.. Английский резидент. Причем наделенный большими полномочиями. «Средь бурь и грешной суеты…» Нет, пока трогать его нельзя, покуда интересы англичан и французов, союзников по Антанте, совпадают. Ибо Борис Викторович сам «обручен» с Парижем. А если учесть, что Аладьин до Англии побывал во Франции… Не коллега ли он, в конечном счете, самого Савинкова — если даже и слуга двух господ?.. Подождем…