Поначалу многие — и правые и левые — пытались воспротивиться его переезду в Зимний. Потом утихомирились. Единственно, что позволил Александр Федорович, — так это историко-художественной комиссии дворца несколько «опростить» залы, заменить особо дорогую мебель и музейные ценности на канцелярскую обстановку.

В правительстве он оставил себе прежние три портфеля министра-председателя, военного и морского, назначив двух управляющих, ставших также членами кабинета (вот тогда-то и получил свой пост Савинков). По существу, Керенский перепоручил Савинкову все практические дела по армии. Борис Викторович так это и понял. Собрав столичных и иностранных корреспондентов, он изложил свою программу:

— Первой задачей моей деятельности по военному министерству является восстановление железной дисциплины. Для насаждения ее нужен особый и в высшей степени авторитетный аппарат. Аппарат этот будет организован мною в полном согласии со Ставкой верховного главнокомандующего. Необходима самая суровая и действительная борьба с разлагающими армию элементами вроде так называемых большевистских течений и большевиков! И я эту борьбу поведу решительно!..

Керенского, ознакомившегося с этой программой не заранее, а лишь по газетному отчету, несколько покоробило яканье своего помощника и насторожила фраза о «полном согласии со Ставкой». Но в общем и целом это была его собственная программа. И Савинков выделил в ней главное необходимость борьбы с большевиками.

Однако на том же газетном листке под сенсационным заголовком: «Условия генерала Корнилова» — был напечатан полный текст первой — шифрованной, совершенно секретной — телеграммы-ультиматума нового главковерха. Как это могло произойти? Где газетчики раздобыли ее текст?.. Керенский поручил Савинкову произвести расследование.

Газетная заметка вызвала переполох — и среди министров, которые понятия не имели об ультиматуме, и, что гораздо серьезней, среди общественности. Заволновались рабочие и на усмиренных было заводах: «Генерал рвется в диктаторы!» Само это слово: «диктатор», всплывшее в умах думцев в первый же час революции, теперь впервые вылетело на улицу. Действительно, какие миражи мерещатся зарвавшемуся генералу? Неужто мало ему Ставки?.. Не просчитался ли Керенский, назначив главковерхом человека, которого и видел лишь однажды — мельком, в толпе других?..

Сегодня они наконец встретились. В Зимнем, с глазу на глаз. Корнилов прибыл для вручения министру-председателю своей «Записки» с развернутым изложением собственных требований.

И, едва взглянув на генерала, Керенский понял, что легкомысленно поторопился с назначением: перед ним стоял не исполненный трепета солдафон, благодарный за то, что нежданно вырвали его из армейского захолустья и одарили почестями, а знающий себе цену угрюмый человек с жестоким, будто высеченным из шероховатого гранита, лицом. Не службист-слуга, истертый по казармам и бивакам, в траченном молью мундире, а дикий вепрь, едва сдерживающий бурлящие в нем неукротимые страсти. Наклоненный лоб, эти бурые, налитые кровью глаза… Керенскому стало страшно.

Генерал зачитал свою «Записку». Это было изложение прежних его требований лишь без упоминания об «ответственности перед собственной совестью». Другие же требования были даны более развернуто. Читал он громко, отрывистыми фразами, будто отдавая приказ. Во рту его клацали железные челюсти. «Разгрызет и не выплюнет…»

«Записка» была составлена в выражениях, совершенно не подходящих для данного исторического момента. Это и попытался как можно мягче, подавляя разом возникшую глубокую неприязнь, объяснить Керенский генералу. Пообещал, что правительство «вернется к вопросу», когда главковерх с помощью Савинкова и Филоненко соизволит переработать свой доклад «в духе времени». Чтобы еще более ублажить генерала, пригласил его на вечернее заседание кабинета, в Малахитовый зал, где все министры в присутствии представителей прессы устроили чествование «народному герою». Корнилов воспринял и это лишь как должное.

Полчаса назад он уехал из Зимнего дворца на вокзал, откуда с минуты на минуту должен был отбыть в Ставку.

И теперь, оставшись один, Керенский не мог отделаться от гнетущего чувства. От предощущения, которое еще никогда его не обманывало…

— Прошу принести досье генерала Корнилова, — приказал он начальнику своего кабинета полковнику Барановскому. И когда тот положил тощую папку на обширный императорский стол, углубился в изучение подшитых в нее листков.

Пели самозабвенно. Так, что звенели стекла и, казалось, содрогались кирпичные стены:

Серго в полную силу присоединял свой голос к общему хору.

Теперь им не надо опасаться, что шпики Временного обнаружат место сбора. Все! Шестой съезд партии с полным успехом завершил свою работу!.. Съезд, который на крутом повороте революции должен был выработать для всей партии новый тактический план, дать ответы на множество вопросов, накопившихся с момента Седьмой, Апрельской всероссийской конференции РСДРП (б). Задачи перед съездом стояли огромные. С Апрельской конференции, за три месяца, ряды партии выросли втрое — с восьмидесяти тысяч до двухсот сорока тысяч членов — и в основном за счет крупнейших промышленных центров, за счет притока пролетариев. И на самом съезде почти половину делегатов составляли рабочие. Каждый делегат в среднем три-четыре раза подвергался аресту, три года провел на каторге, в тюрьме, в ссылке или на поселении. Это в среднем. А сколько было таких, как Серго, имевших «в активе» недобрый десяток черных лет…

И сколько знакомых, родных лиц! Будто собрались на заранее, через годы договоренную, встречу давние-давние друзья. Некоторых Серго не видел со времен революции пятого года; кого встречал в последний раз в Париже и в России в одиннадцатом-двенадцатом годах, во время подготовки и работы Пражской конференции и снова на нелегальной работе в империи перед последним своим арестом; а с кем расстался и совсем недавно, уже после того, как вместе вернулись из Якутии. Алеша Джапаридзе, Авель Енукидзе, Осип Пятницкий, Михаил Степанович Ольминский, Инесса Арманд, Феликс Дзержинский, Николай Семашко, Борис Бреслав, Емельян Ярославский, Николай Скрыпник, Надежда Константиновна Крупская!.. Обнимались. Целовались. Торопились вспомнить о прошлом. Но главное — говорили и думали о сегодняшнем и будущем.

Не было Владимира Ильича. Мало кто даже из делегатов знал, но ему, Серго, было известно — Ленин совсем рядом, всего в тридцати пяти верстах от Питера, от этого дома за Нарвской заставой. Но он не может здесь быть. Хотя главные доклады, сделанные на съезде, — политический отчет, организационный отчет и другие, — обсуждаемые делегатами резолюции обдуманы с ним, согласованы, а многие документы и написаны его собственной рукой. Владимир Ильич, по существу, руководил и подготовкой съезда, и всей его работой, присылал свои тезисы, записки, показывал в своих статьях, каким курсом следует идти. Но все равно это первый съезд со дня образования большевистской партии, с девятьсот третьего года, на котором Владимир Ильич не смог присутствовать. Подумать только: свергнуто самодержавие, а Ленин должен скрываться в подполье!..

Съезд открылся двадцать шестого июля. С самого начала полулегально, хотя еще за месяц извещение о его созыве было опубликовано в «Правде», а в самый канун объявление о регистрации делегатов и порядке дня поместил «Рабочий и солдат». Но место работы съезда в газетах указано не было. Начали в Выборгском районе, потом пришлось менять адреса еще дважды. Как в царское время, многие делегаты выступали под вымышленными именами. Выборы Центрального Комитета провели не в конце, а в первой половине работы съезда, и список членов вновь избранного ЦК по конспиративным соображениям не был оглашен.