— Из лазарета ушел в чем раздобыл. А я уже и так битый-перебитый.

— Офицер — это хорошо… — протянул Василий. — С офицерами у нас особенно туго. В обстановке сориентировались?

— Не совсем. Всюду только речи говорят. А где дело?

— Тоже понимать надо: дорвались до вольного слова — не надышатся.

— Оно-то так. Только одни говорят от сердца, а другие — для маскировки. Каждый: «народ!», «свобода!», «революция!», «демократия!» Все нацепили красные банты! А кто же тогда еще вчера в красный цвет стрелял, как в мишень? Для кого наш флаг был что для разъяренного быка? А нынче банты, кокарды, бутончики! И все голосят: «Товарищ, товарищ!» Кто кому товарищ? Боюсь, могут так задурить голову словами, что потом не скоро этот мусор из нее вытрясешь.

— Точно! — согласился Василий. — Все стали р-рево-люционерами. Родзянко оказался, вишь, первым борцом за свободу. А вот потрясем его мошну, покажет он нам, где раки зимуют!.. Ну ладно, еще поглядим, кто кому… — Пригладил растрепанную бороду. — Ты прав: каждый гнет свою линию. Мы в подполье еще с конца прошлого года понимали: развязка приближается. Знали, что события начнутся здесь, в Питере. Оно и понятно: полмиллиона пролетариата… Ты с какого года в партии?

— Начинал в пятом, приняли в седьмом.

— Ноздря в ноздрю, — удовлетворенно гмыкнул Василий. — Тогда установку нашу знаешь. Она прежняя: расшевелить, раскачать, взбудоражить народ лозунгами борьбы против войны, дороговизны, монархии. Вовлечь массы. Царь бросит против народа армию. Это разложит войско. Привлечение армии на сторону народа — вот один из важнейших вопросов. Кое-кто думает, что сможем обойтись боевыми дружинами. Нет, кишка тонка. Пятый год показал, что на данный момент самое главное — за кем пойдет армия. За нами или за ними.

— Знаю. Ленинская установка. Но ты думаешь, они этого не понимают? Одни говорят речи, а другие, я уверен…

— Ну что мы друг друга убеждаем: брито-стрижено? — рассмеялся Василий. — Все верно! Сегодня с утра в Совдеп и к нам в штаб восстания прибежали ребятишки из разных частей: офицеры вернулись в казармы, водворяют прежние порядки, требуют сдать оружие… И не самочинно требуют — по распоряжению Временного комитета Думы. Уже и в город выходить — с особого разрешения. Родзянко полагает, что все закончено: вывеску сменили, а лавочка осталась та же.

— Вот видишь! — снова начал злиться Антон. — А мы…

— Слышал? — оборвал его, рассмеялся Василий. — Вчера даже жандармский эскадрон прискакал с «Марсельезой»! Тоже стали защитничками революции. Родзянко и с ними лобызался. Правда, думцы — великие храбрецы. Вчера же кто-то поднял крик: «Хабалов идет! Хабалов идет!..» Тут такая паника поднялась! Одни «избранники» под кресла залезли, другие прыснули бежать. Решили, что Хабалов свое воинство на Таврический ведет. А оказалось, что его самого арестовали и привели, сейчас в «министерском павильоне» сидит.

Посерьезнел. Прихлопнул ладонью по столу:

— Суть ситуации такая: у Родзянки в руках правительственный аппарат. На его стороне все — от Пуришкевича до кадетов. А главное — офицерство. На стороне Совдепа — солдаты и пролетариат.

— Так это же сила! — воскликнул Путко. — Решающая! Что может какой-то там ротмистр, если вся рота против него? А народ перед Таврическим? Одним духом сдует кого хочешь, если дыхнет.

— Ишь ты какой шустрый! — Василий склонил голову набок, словно бы стараясь получше разглядеть заявившегося к нему умника. — Я тоже до ранения на фронте был. Тоже, разрешите представиться, подпоручик саперного батальона. На передовой, сам знаешь, всегда кажется, что главный бой на твоем участке. Если ты идешь в атаку, значит, вся армия наступает; смазываешь пятки — ну конечно же вся армия драпает.

— Точно! — теперь уже улыбнулся Антон.

— Но по сей день фронты и вся действующая армия еще не сказали своего слова. Еще только начинает раскачиваться Москва. Слухи самые разные. А наиглавнейшее — сам наш Совдеп…

Василий резко махнул рукой:

— Мы ждали этих дней и, когда началось, покатилось, готовы были возглавить движение. На утро двадцать шестого назначили пленум Петроградского комитета, чтобы окончательно определить тактику и стратегию. А в ночь на двадцать шестое охранка почти всех членов комитета замела. И в «Кресты». Я тоже попал. Молодцы выборжцы — взяли на себя обязанности комитета. Но по неопытности, а может, и наоборот, из-за верности принципам… — он в сомнении пожал плечами, — допустили оставшиеся на свободе братишки одну промашку. Когда восстание началось, они бросились на заводы, на фабрики, в казармы — к народу. А эсеры и меньшевики — сюда, в Таврический. И сразу давай создавать Совет! И давай захватывать в нем места! Сейчас во всем Совдепе наших товарищей-большевиков — всего двое-трое. А вся верхушка — их. Вот смотри: председатель Совета Чхеидзе меньшевик, товарищ председателя Скобелев — меньшевик, второй товарищ председателя Керенский — трудовик, со вчерашнего дня примазавшийся к эсерам. И остальные — пальцев не хватит, той же масти шатия-братия. Не то чтобы воевать с Родзянкой — сами к нему лобызаться бегают. Керенский даже наплевал на решение Исполкома Совдепа и решил стать министром в новом правительстве, которое Родзянко сейчас хочет слепить. Говорят, что и для Чхеидзе кресло в Мариинском дворце подобрали. Но мы свою линию гнем. За каждую букву в решениях Совдепа грыземся.

Он достал часы:

— Сейчас снова будем заседать. Оч-чень важное будет заседание! Ты оставайся пока здесь за меня. Будут приходить солдаты из частей, давай им нашу литературу, пусть берут, сколько унесут, — Василий показал на стопки листков, уложенные на полу вдоль стены. — И сам почитай: это наш манифест «Ко всем гражданам России» и листовка «Настал час освобождения».

Взял со столика, за которым курсистка терзала «ундер-вуд», узкие полоски бумаги:

— Это мандаты штаба восстания на право входа в казармы гарнизона. Выдавай только нашим, большевикам.

По районам начали создавать отряды рабочей милиции. Вот мандаты на получение оружия в арсеналах. Тоже смотри в оба, кому даешь. С минуты на минуту начнут приходить делегаты от рот, всех направляй в Белый зал, на заседание. Действуй!

За ночь Антон не сомкнул глаз. Как опустился на стул, освобожденный Василием, так и не поднялся: со всех сторон наседали; принимать решения надо было немедленно.

Василий забежал — вечер это был или уже ночь? — радостный, осипший, словно еще больше похудевший:

— Сдвинули! Мы с первого дня требовали, чтобы в Совдепе были не только рабочие, но и солдатские депутаты. Оборонцы во главе с Чхеидзе артачились: мол, агитация распространится и на армию. А нам этого только и нужно. Добились! Солдатская секция создана и отныне Совдеп — Совет рабочих и солдатских депутатов!.. А теперь мы там такую пулю отливаем Родзянке! Бьет наповал! Не пуля — снаряд!..

И снова исчез.

Под утро пришел, качаясь от усталости, с еще влажным номером газеты «Известия Совета Рабочих и Солдатских Депутатов».

— Прочти. Вот это!

Типографская краска пачкала пальцы. На первой странице, сразу под заголовком, крупно выступало: «Приказ № 1».

Антон начал читать.