Рабочего сменил солдат — с бантом и двумя «Георгиями» на шинели. От волнения и от духоты в комнате он обливался потом:

— Мы, армия, значит, так считаем: нам нужно, значит, организовать себя заново. Не как, значит, при царе было. А вот как?.. Не знаем.

Выступил и Горюнов:

— Будем требовать, чтоб Думу вместе с Родзянкой и ихним комитетом Совдеп не только подчинил себе, а вообще распустил к чертовой бабке. Кого они нынче представляют, если выбраны были по царскому закону и всю жизнь верой-правдой служили Николашке? Долой — и весь сказ! Давайте, товарищи, составим такую резолюцию, пошлем ее в Совдеп и распубликуем по всему Питеру!

После собрания Антон протиснулся к Горюнову:

— Ну, что со мной будем решать?

— Уже был о тебе разговор. Еще вчерась. Очень ты, Мирон, нам пригодился бы, да есть тут у нас один товарищ, в Совдеп его депутатом мы определили. Он говорит: офицер-большевик позарез нужен в штаб восстания. Отдаем. От сердца отрываем. Чеши-ковыляй в Таврический. Найдешь там товарища Василия — в штабе его каждый знает!

Родзянко не покидал Таврического дворца. Спал урывками, отвалившись на мягкую спинку своего огромного кресла и пугая заглядывавших в председательский кабинет львиным храпом. Минуты сна взбадривали его, и он снова брался за дела с прежним рвением. Правительства еще не было, думцы обмирали перед каждой возникавшей проблемой — будь то дело государственной важности или ничтожный вопрос. Он один чувствовал себя властелином: кабинет министров в собственном лице. Вести, поступавшие с разных сторон, укрепляли это его чувство. Депутации от новых и новых частей заверяли о своей поддержке Временного комитета, а следовательно, и проводимой им, Родзянкой, линии.

Утром первого марта Михаил Владимирович получил записку на листе с золотой короной — от великого князя Кирилла, командира гвардейского экипажа. Еще позавчера великий князь посылал своих лейб-моряков на Дворцовую площадь, Хабалову. Сегодня он писал: «Я и вверенный мне гвардейский экипаж вполне присоединились к новому правительству. Командир гвардейского экипажа свиты его величества контр-адмирал Кирилл».

Вскоре он сам, в сопровождении гвардейского конвоя, прибыл на Шпалерную, пригласил Михаила Владимировича в Таврический зал и на глазах у всех собравшихся, вытянувшись, отрапортовал:

— Честь имею явиться вашему высокопревосходительству! Я могу заявить, что весь гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной думы!

А затем вывел Родзянку из дворца и, став во главе колонны моряков-гвардейцев, провел ее церемониальным маршем мимо председателя Временного комитета. Это было весьма впечатляюще!..

Михаил Владимирович любезно пригласил великого князя на стакан чаю.

Следом подошла команда собственного его императорского величества конвоя — также под красным флагом. И даже прискакал жандармский дивизион. Оркестранты — унтер-офицеры в синих шинелях — исполняли «Марсельезу», а командир дивизиона, лощеный полковник отдельного корпуса жандармов, доложил:

— Дивизион встал на службу народу!

В противовес неорганизованной «серой скотинке» — вышколенный офицерский корпус. Вот на кого следует опереться в противоборстве с Совдепом!..

Керенский куда-то улетучился. Может быть, действительно отправился по полкам. Оно и к лучшему. Хоть и нужен, весьма полезен, но видеть его актерскую льстиво-наглую рожу противно. Теперь прибывающие к Таврическому войска Родзянко приветствовал вместе с профессором Милюковым. У них противомыслия не было: благодарили солдат за поддержку, предлагали им возвращаться в казармы, блюсти строгий порядок и слушаться своих офицеров, к коим Временный комитет питает полное доверие.

Что же касается офицеров, то Михаил Владимирович надоумил коменданта Петрограда полковника Энгельгардта организовать по собственной инициативе митинг, собрав на него как можно больше золотых погон. Тотчас такой митинг состоялся в Собрании армии и флота. По окончании его делегация доставила в Таврический резолюцию. В ней говорилось: «Офицеры, находящиеся в Петрограде, идя об руку с народом, и собравшиеся по предложению Временного комитета Государственной Думы, признавая, что для победоносного окончания войны необходимы скорейшая организация народа и дружные работы в тылу, единогласно постановили: признать власть Временного комитета Государственной Думы впредь до созыва Учредительного Собрания». И юные прапорщики, и седоголовые полковники группами и поодиночке шли в Таврический, разыскивали комнату военной комиссии или председательский кабинет и предлагали Родзянке или Энгельгардту свои услуги.

И вдруг — осечка.

Михаил Владимирович не успел закончить речь со ступеней Таврического перед очередной воинской частью, как рядом невесть откуда объявился верзила в замусоленной куртке.

— Вот председатель Государственной думы все требует от вас, товарищи, чтобы вы русскую землю спасали! — воскликнул он. Родзянко еще не понял, куда тот клонит, но уже резануло: «товарищи». А самозваный оратор, взметнув к солдатам руку, продолжал: — Так ведь, товарищи, это понятно. У господина Родзянко есть что спасать!

«Сейчас понесет про рубль на ружейное ложе!..» — похолодел председатель.

— Есть что спасать! Немалый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли! А может быть, еще в какой-нибудь есть? Например, в Новгородской. Там, сам слыхал, едешь лесом, что ни спросишь: «Чей лес?» — отвечают: «Родзянковский». Так вот, товарищи, родзянкам и другим помещикам Государственной думы есть что спасать. Эти свои владения — княжеские, графские и баронские — они и называют русской землей. Ее и предлагают вам спасать, товарищи! А вот вы спросите председателя Государственной думы, будет ли он так же заботиться о спасении русской земли, если эта земля из помещичьей станет вашей, товарищи?..

Михаил Владимирович пришел в себя:

— Мы!.. Кого вы слушаете, братья-солдаты? Это ж пораженец, христопродавец, большевик из Совдепа! Мы!.. А они!.. — он задохнулся, чуть не выкрикнул: «Хамье, сволочь, рвань солдатская». — Они думают, что мы земли пожалеем! Хоть рубашку снимите, а Россию спасите!..

Но снизу неслось — на разные голоса, невпопад, а потом сливаясь в общее, дружное:

— Долой Родзянку! Долой!..

Он повернулся к ним спиной, шагнул в парадное, грохнул дверью: «Пьяная чернь!.. Приберу к рукам, покажу!.. — Но по пути к кабинету совладал с собой. — Быдло… Пусть орут. Перебесятся. Сегодня одно орут, завтра другое… На каждый чох не наздравствуешься… Есть заботы поважней!..»

Первая забота — формально утвердить новое правительство, вторая решить вопрос с верховной властью. Эти заботы были взаимосвязаны.

Сам строй — монархия — должен остаться незыблемым. Такова воля Родзянки, таково пожелание союзников. Но кому быть монархом? Еще вчера Михаилу Владимировичу представлялось очевидным: замена царствующего императора вызовет осложнения. Но истекали уже третьи сутки, а Николай не предпринимал никаких реальных мер для водворения порядка. Где преданные войска?.. Да, нынешний государь оказался недостойным венца… Совдепу мало головы Протопопова и других царедворцев. Подавай им самого Николая. Республики захотели. Нет уж, кукиш вам!.. Монархический строй необходим для предотвращения новых потрясений. Однако Николаем придется пожертвовать. Пусть отречется в пользу сына, цесаревича Алексея. Алексей — сопляк, тринадцати еще нет, к тому же гемофилик. Пусть регентом при нем будет младший Романов, великий князь Михаил.

Родзянко посоветовался с профессором Милюковым.

— Комбинация Алексей — Михаил для нас весьма выгодна, — одобрил лидер конституционных демократов. — Один — больной, еще ребенок, другой — глупый. Реальная власть будет в наших руках. Но решение об отречении должно исходить от самого царя. Необходимо побудить его к этому шагу.

— Кто сможет взять на себя такую миссию?

— Придется исполнить ее вам, уважаемый Михаил Владимирович…