Следом поступила телеграмма от военного министра. В полном противоречии с предыдущим донесением Беляев теперь докладывал, что положение весьма серьезное и необходима присылка «действительно надежных частей».
Царь решил прибегнуть к совету единственного человека, которого слушался, не прекословя: позвонил в Царское Село.
— Дети разболелись корью, приезжай, — ответила Алике.
Когда выехать? Завтра утром? Нет, этой же ночью. Генерал-адъютант Иванов уже ждал аудиенции.
— Поздравляю с назначением главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, Николай Иудович! — с милостивой улыбкой принял старика император. — В столице брожение среди фабричных и в запасных батальонах. Наведите порядок. Не миндальничайте. Как тогда, с морячками. Даю вам неограниченные полномочия. На усиление гарнизона вам, генерал, будут присланы части с фронта.
Пока царь беседовал с Ивановым, начальник штаба передавал в штаб Северного фронта:
«Государь император повелел: генерал-адъютанта Иванова назначить главнокомандующим Петроградским военным округом; в его распоряжение отправить от войск Северного фронта в Петроград два кавалерийских полка, по возможности из находящихся в резерве 15-й дивизии, два пехотных полка из самых прочных, надежных, одну пулеметную команду Кольта для Георгиевского батальона, который едет из Ставки… Войска нужно отправить с ограниченным обозом и организовать подвоз хлеба и припасов распоряжением фронта, так как трудно сказать, что творится сейчас в Петрограде и возможно ли там обеспечить войска заботами местного гарнизона. Обстоятельства требуют скорого прибытия войск. Такой же силы наряд последует с Западного фронта. Минута грозная, и нужно сделать все для ускорения прибытия прочных войск. В этом заключается вопрос нашего дальнейшего будущего».
Между тем Николай II приказал обер-гофмейстеру графу Бенкендорфу распорядиться о подготовке императорского поезда к отбытию в Царское Село.
Около полуночи он покинул тихий губернаторский дом в вековом парке над Днепром.
За несколько минут до отправления поезда царь снова, уже в вагоне, принял генерал-адъютанта Иванова.
— Нижайше прошу, ваше величество, во избежание возможных трений, подчинить мне также полицию, жандармские части… и министров.
Царь искоса с удивлением взглянул на генерала. «И министров». Диктаторские замашки. Посягательство на прерогативы самого государя… Успокоил себя: «Стар. Немощен. Куда ему в диктаторы. Просьба не чрезмерна, во время карательных операций власть должна находиться в одних руках».
— Михаил Васильевич, передайте соответствующее повеление наше князю Голицыну: министрам беспрекословно исполнять все требования генерала Иванова.
И, уже прощаясь, напутствовал нового главнокомандующего войсками округа:
— До встречи в Царском Селе, Николай Иудович! Бог в помощь!
5
В Таврическом дворце все было, как обычно: поблескивали в полумраке переходы; швейцары, умудренные бородачи в ливреях с позументом, почтительно-достойно принимали шубы. Светились белые колонны в Екатерининском зале. Но гул нарастал. И казалось, вздрагивают колонны, мельтешат по стенам и по паркету тени. И в привычной полутьме, в запахе паркетной мастики завсегдатаи Таврического невольно втягивали шеи в плечи, будто ожидая удара. В их глазах было смятение.
Депутаты, принявшие решение не покидать стен дворца, слонялись по коридорам, собирались группками, шептались, обращая взоры к массивным дверям председательского кабинета.
За этими дверями шло заседание старейшин, представителей всех фракций Думы.
— Как быть?
Этот извечный вопрос, прежде столь часто требовавший лишь неопределенного, абстрактного ответа, теперь наполнился жуткой реальностью, превратился в грозно-тоскливый гамлетовский: «Быть иль не быть?»
Старейшины ломали головы: с одной стороны — высочайший указ о роспуске Думы; с другой — надвигающаяся стихия.
Керенский посмотрел на свое отражение в огромном, во всю стену председательского кабинета, зеркале, вздрагивающими пальцами пригладил короткий ежик:
— Не подчиняться? Повелению царя?!
— Значит, стать на революционный путь? — возвысил голос Родзянко. Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым поднимает знамя восстания и становится во главе его со всеми вытекающими из этого последствиями. Вы готовы к этому?
Солдатня. Черные толпы. А с фронтов уже идут, конечно, войска, посланные императором на бунтовщиков… Но эти приближаются…
— Надлежит установить военную диктатуру! — изрек депутат Некрасов. Вручить власть популярному генералу.
— Кому?
— На выбор: Брусилов. Деникин. Адмирал Колчак. Начальник главного артиллерийского управления генерал Маниковский.
— Где они, эти генералы? Кто на фронте, кто — неизвестно где… И что значит: «вручить?» Как понимает сие господин Некрасов?.. Абсурд.
Предложение о назначении диктатора отвергли.
Продолжали тереть лбы, массировать щеки, хмурить брови, хрустеть суставами пальцев. Выдавливать нереальные предложения. Пока депутат Коваленко не нашел спасительное:
— Передать власть совету старейшин!
Согласились на компромиссную формулу: «Императорскому указу о роспуске подчиниться, считать Государственную думу не функционирующей, но членам Думы не разъезжаться и немедленно собраться на „частное совещание“».
Не разъехались и не разошлись. Забежали в буфетную, выпили по стакану чаю, проглотили по бутерброду — и назад. Но чтобы даже внешне их собрание не выглядело афронтом государю, заседали уже не в Белом зале, а рядом, в Полуциркульном, где никогда никаких официальных заседаний не проводилось: Дума-де на каникулах, а это просто приватные собеседования. Но присутствовали почти все. Открыл, как и обычно, Родзянко. Те же вопросы: «Что делать и как быть?»
— Мы не знаем еще истинного положения дел. Но каждый должен определить свое отношение к происходящему.
Попросил слова депутат Шульгин — правый и правоверный:
— Рекомендую принять одно из двух предложений: или о назначении диктатора, или о передаче власти совету старейшин.
— А почему бы всей Думе не объявить себя властью?
— Значит, не подчиниться царскому указу!..
Страсти начали накаляться. Профессор Милюков внес некоторое умиротворение:
— Не следует принимать слишком поспешных решений. Будем осторожней и осмотрительней. Мы еще не знаем, что происходит там, — он сделал мягкий широкий жест в сторону окон, — мы не разобрались в обстановке. Насколько серьезно, насколько прочно начавшееся движение? А если волна отхлынет и мы… окажемся…
Он оборвал, не окончив фразы. В неожиданно повисшей паузе каждый мог представить обнаженный остров Думы в море штыков пятнадцатимиллионного царского войска.
Наконец, раздались голоса: в такой обстановке избранники народа должны сплотиться. Все — без различия взглядов, поступившись интересами групп и партий, кои они представляют.
— Сплотиться во имя или против чего? Шульгин стоял на своем:
— Если они идут сюда, чтобы еще раз с новой силой провозгласить наш девиз: «Все для войны!» — то они наши друзья. Но если они идут с другими мыслями, то они друзья немцев. И нам нужно сказать им прямо и твердо: «Вы — враги, мы не только не с вами, мы против вас!»
Шульгину не возразил никто — все здесь были «за войну до победного конца». И когда в недрах смятенного зала неизвестно кем высказанное возникло предложение выбрать Временный комитет Государственной думы, которому сейчас же и вручить «диктаторскую власть», согласились все.
В комитет вошли те же лица: Шульгин — от правого крыла; социал-демократ меньшевик, усердный «оборонец» Чхеидзе — от левого; вождь октябристов Родзянко; глава конституционных демократов Милюков; некий, мало кому известный Владимир Львов — от центра (знали лишь, что он весьма религиозный человек, воспитанник Московской духовной академии, готовивший себя к поступлению в монастырь); а остальные — по двое-трое от других фракций, и среди них лидер трудовиков Керенский.
