Сейчас директор мутно посмотрел на участкового и печально кивнул.

– Да уж, – сказал он. – Счастливым случаем это никак не назовешь. Подгадили мне мои ребята, крепко подгадили!

По протоптанной с утра дорожке они вышли к дороге, где стоял «уазик» директора. Вокруг него печально бродили свиньи, которые уже не рисковали залечь в быстро высыхающую жирную грязь. Свиньи остановились и принялись с видимым интересом разглядывать подходящих к машине людей. Им было скучно. Свиньям хотелось впечатлений.

– Ноги почисть, – ворчливо сказал директор Агудяев. – Не тащи грязь в машину. – И пожаловался: – Вечно ко мне все несчастья пристают!

– Да кто погиб-то? – спросил участковый.

– А это тебе определять придется. Я так думаю, что это инженер Иванкин был. Он давно с такими штуками баловался. Да и все остальные, кто в лаборатории время проводил, живы и здоровы.

Домик лаборатории был одноэтажным и имел деревянную веранду, увитую широколистным плющом. Двери на веранду были открыты, и из лаборатории тянуло застоявшейся гарью и сладковатым тленом – словно недоеденный шашлык несколько дней простоял на столе у запивших хозяев. Землякову этот запах был уже знаком, поэтому он даже поежился, представив, что сейчас увидит.

В первой комнате, где стояло две письменных стола и чернел кульман с белым прямоугольником ватмана, за одним из столов сидела в синей форме с черными погонами следователь прокуратуры Милена Ружич и старательно писала протокол. Рядом со столом стояли понятые – вахтер в хэбэ второго срока с зелеными петлицами и женщина из администрации завода. Понятые опасливо косились вглубь лаборатории, словно оттуда могло выбежать что-то страшное и кровожадное.

– И как эта стекляшка называется? – спросила Ружич. – Ну эта, в которой покойник?

Вахтер пожал плечами, выпрямился, всем своим видом показывая, что его дело сторожить заводское добро от расхитителей, а не вникать в разные научные тонкости. Женщина подумала, потом неуверенно сказала:

– Я же здесь не работаю. У них здесь чего только нет. Разве упомнишь все названия?

Милена задумчиво повертела ручку в пухленьких пальцах. Глаза у следователя были карие, блестящие и скучные.

– И как прикажете все это записать? – с видимым раздражением сказала она.

– Пиши просто, – сказал Земляков. – Стеклянный сосуд…скажем, шарообразной формы…

– Привет, Вовка, – сказала Милена. – Тут прокурор уже ногами топал, что никого из милиции нет. А ты что, уже видел его?

– Кого? – не понял Земляков. – Прокурора?

– Сосуд этот, в котором покойник лежит, – капризно сказала следователь прокуратуры. Что с нее взять, она второй год всего работала. Ей от вида криминальных трупов становилось нехорошо, и приходилось операм в другой комнате диктовать ей описание места происшествия. Милена всегда старалась держаться подальше от трупов, которые в Кулибинске, пусть и редко, но все же случались.

– Сейчас посмотрю, – пообещал Земляков.

– А чего ваша следственно-оперативная группа не приехала? – уже в спину ему поинтересовалась Милена.

– Так они на кражу в Жутово уехали, на кражу из магазина, – объяснил Земляков. – Еще утром. Сама посуди, когда они туда по грязи доберутся! Их, наверное, «Кировцем» до поселка тянуть пришлось.

Соседняя комната выглядела, как кабинет физики в Кулибинской средней школе, – сплошные приборы, провода, какая-то стеклянная посуда в шкафах поблескивала. На столе у окна стоял включенный компьютер, и на экране монитора плавала заставка. Чуть в стороне на треугольных никелированных опорах блестел стеклянный шар, разрушенный в верхней части, отчего шар напоминал надколотое яйцо всмятку. Только вот вместо зародыша в яйце чернело человеческое тело. Поначалу Землякову показалось, что покойник одет в черный тренировочный костюм, но, приблизившись, он понял, что человек сильно обгорел. Так обгорел, что только зубы неестественно блестели и местами сквозь прогоревшую черную кожу поблескивали кости черепа.

– Ни фига себе! – сказал Земляков. – Как это его угораздило?

– А я знаю? – нервно сказала из соседней комнаты Ружич. – Сказали, опыты он проводил. Вот и доэкспериментировался!

– Кто? – Земляков вернулся в первую комнату.

Понятые с любопытством смотрели на него, словно Земляков им забавный фокус обещался показать.

– Да Иванкин этот, – Милена жалобно посмотрела на него. – Вовик, давай протокол осмотра места происшествия допишем. Я и так уже людей полтора часа держу. Ты мне оттуда диктуй, а я буду записывать. А товарищи посмотрят, что ты все правильно говоришь.

– Чего там смотреть, – сказал вахтер, – насмотрелись уже. Я правильно говорю, Тамара Николаевна?

И понятая часто-часто закивала головой: по кислой физиономии ее сразу видно было, что она-то уж точно насмотрелась. Будет что соседкам рассказать! А может, еще и ночью приснится!

Директор завода Агудяев стоял в дверях, с видимым неудовольствием наблюдая все это безобразия, происходящие на вверенном ему предприятии. А когда Земляков вновь отправился в комнату, где находился покойник, гулко кашлянул и сказал:

– Я здесь, кажется, пока не нужен. Пойду к себе в кабинет, там, поди, от звонков из министерства все телефоны поплавились.

– Иван Николаевич, – сказала следователь прокуратуры. – Мне придется по этому делу техническую экспертизу проводить. Вы там подумайте, кого можно в качестве специалиста пригласить. Надо же выяснить, какого рода экспериментами тут у вас Иванкин занимался!

– Да с чего вы взяли, что это Иванкин? – с сомнением в голосе спросил Земляков. – Чистая головешка, что в профиль, что в анфас. Тут мастерской Герасимова реставрацию головы надо заказывать. Его в таком виде и мать родная не опознает.

– Да некому больше, – сказал директор. – Он на пульт централизованной охраны в шесть вечера звонил, сообщил, что открывает мастерскую и будет работать в ночную смену.

– А что, у него и в самом деле ночные смены были? – спросил Земляков.

– Откуда? – вздохнул директор. – Это он для отвода глаз говорил. Энтузиаст чертов! А я, значит, на все сквозь пальцы смотрел.

Вахтер неожиданно засмеялся. Обнаружив, что все на него смотрят, смутился, сделал рукой неопределенный жест.

– Эт я так, – сказал он. – А-анекдот вспомнил. Вст-стречаются д-двое, один с-спрашивает: ты знал Иванова? Эт которого? К-который жил напротив т-тюрьмы? А ему говорят: когда-то жил. А-а, з-знаю, теперь он живет напротив собственного дома!

– Это ты к чему, Валентин? – подозрительно поинтересовался Агудяев.

– Да т-так, ни к чему, – вахтер без видимой причины поправил на себе фуражку. – Говорю, к с-слову пришлось!

– Нет, – сказал директор в пространство комнаты. – Пора всех доморощенных диссидентов увольнять к чертовой матери. Моду взяли – над живым начальником смеяться! Так я вам пока не нужен, Милена Евгеньевна?

– Пока нет, – сказала следователь.

– Так я у себя, – директор вышел.

Слышно было, как под ногами его хрустит гравий дорожки.

– А вы чего заикаетесь? – поинтересовался Земляков у вахтера. – Это у вас с детства или как?

– С г-грозы, – сказал вахтер. – Д-десять лет наз-зад сено с дальнего луга вез. Сосед мм-мне говорит: ты з-заместо громоотвода вилы в с-сено воткни. Народная, м-мол, п-примета. Я и воткнул. П-пока ехал, гроза нач-чалась. Молния прямо в вилы и ударила. Очнулся – сено разбросано, на з-затылке ш-шишка с-сс кулак, а от в-вил один оплавок остался. С тех самых пор и з-заикаться стал, а в г-грозу из дома не выхожу.

– Техника безопасности, конечно, нарушалась, – сказала Милена Ружич. – А кто за все должен отвечать? Ведь человек погиб!

И спохватившись, скомандовала:

– Ты, Володя, диктуй, диктуй, за мной скоро машина должна прийти.

Ишь, цаца какая, машину за ней прислать обещались. От завода до прокуратуры два шага шагнуть, пусть и по бездорожью. А вот помесила бы грязь, как участковые ее месят, другими глазами на мир бы смотрела. Впрочем, к Милене Ружич наш герой испытывал определенные чувства, можно даже сказать, возвышенные, оттого и мыслей своих тут же устыдился.