– А вы? – осторожно поинтересовался Примус.

– А я не Александр Матросов, – сказал Гнатюк. – Не мое это дело – на амбразуры кидаться. Мне семью кормить надо. Я принял институтскую программу исследования. Тут уж Медник и со мной разругался. И сколько я ни пытался его убедить, что это перспективные направления и первые же успехи в этом направлении помогут нам добиться увеличения финансирования и тем самым мы сможем вернуться к самому широкому спектру проблем, которые были поставлены в ходе исследований, убедить его мне не удалось.

Нечаев стоял у окна и в разговор не вступал. Он даже не оборачивался, составив определенное мнение о Гнатюке. Сейчас он стоял, слушая, как ведет разговор со свидетелем Евграфов, и одновременно наблюдал, как в хозяйственном дворе управления милиционеры толкают на стоянку под навесом сломавшийся «уазик».

– И с покойным Медником после ухода из института вы не встречались и какие-либо совместные работы уже не вели? – спросил оперуполномоченный.

– Нет, – твердо сказал Гнатюк. – Я же говорю – обижен он на меня был.

Гнатюк врал, но поправлять его Нечаеву не хотелось. Возможно, он подспудно боялся услышать что-то очень неприятное, окончательно запутывающее происходящее. Он чувствовал, что своим расследованием все они вторгаются в странную и запретную область, в которой вопросов возникает больше, чем существует ответов на них. Но Примус думал иначе.

В противном случае он не задал бы следующий вопрос.

– Когда вы с Постниковым виделись в последний раз?

Лицо Гнатюка побагровело, но он промолчал.

– И некоторые исследования вы для Медника вели, – безжалостно добил его Примус. – Ну? Что мне вам все рассказывать? Святой… – и оперуполномоченный выжидающе замолчал.

Нечаев искоса взглянул на Гнатюка и поразился его виду: вместо цветущего и уверенного в себе мачо на стуле сидел до смерти перепуганный интеллигент.

– Нет, – сипло сказал Гнатюк. – Не может быть. Этого вы никак не можете знать!

Испуганного и сбитого с толку человека легко разговорить.

Некоторое время Нечаев и Примус с трудом вытягивали из Гнатюка детали, но после того, как тот сказал главное, речь его полилась свободно и плавно, а еще через десять минут Гнатюк уже держался свободно и даже жестикулировал. Единственным признаком волнения был пот на лбу, который Гнатюк то и дело вытирал клетчатым носовым платком.

Все началось года полтора назад, когда начались трения с руководством института, не желавшим заниматься теми проблемами, на которые нацелился Медник. Начальство предпочитало держать синицу в руках и не гоняться за высоко летящими журавлями. Найти надежные способы борьбы с вирусными заболеваниями казалось более привлекательным предложений Медника, еще не оформившего свои смутные догадки во что-то более конкретное.

И тут с Медником связался Свешников. Свешников работал главврачом Первой больницы и был студенческим приятелем известного олигарха Гонтаря. Или по бабам они вместе ходили, или пивом совместно баловались в баре «Бавария», Гнатюк этого не знал, только Гонтарь выделил на переоборудование больницы такие деньги, что все царицынское начальство перепугалось, а потом стало думать, как эти деньги лучше всего «распилить». Только с этим у них ничего не получилось, деньги в банк пришли не слишком большие, все было поставлено оборудованием, оргтехникой, в институте такого не было, как в этой больнице!

На открытие приехал сам Гонтарь.

Пророк он там или нет, только Гонтарь ничем не походил на священника – в джинсах, темной рубашке с короткими рукавами, и вел он себя соответственно – и посмеяться мог над собой, и к людям относился без какого-либо внешнего превосходства, и выпить мог запросто, а потом поддержать разговор в компании. Вот в этой компании он и встретил Медника.

Нельзя сказать, что они друг другу сразу понравились, это позже случилось, когда у них начался обстоятельный деловой разговор. Медник к тому времени поместил в европейских научных журналах несколько статей о возможности лечения бесплодия двумя путями – клонированием, с внедрением ДНК донора в половые клетки мужчин, страдающих бесплодием, и облучением стерильных бесплодных клеток записанными голографическими картинками здоровых. Оказывается, Гонтарь за подобными работами внимательно следил, поэтому без лишних обиняков предложил Меднику финансовую помощь и для начала предложил ему перейти на постоянную работу в Первую больницу.

Уговаривать он умел, не зря в проповедниках новой религии ходил, да и у Медника особого выбора не было – с руководством института он разругался окончательно, а в больнице условия создали не хуже институтских, да и Гонтарь пообещал, что в исследования доктора Медника вмешиваться никто не будет. Кто бы на такие условия не согласился?

Медник и Гнатюка уговаривал уйти с ним вместе, но Гнатюк поосторожничал – в институте он уже пользовался определенным научным авторитетом, и к тому же боялся, что работа в больнице очень быстро поставит его вне научного процесса. Сами понимаете, что там говорить, синица в руке лучше журавля в небе. Правда, отказывая Меднику, он пообещал, что по мере сил и возможностей станет помогать ему во всех начинаниях, в любое время проведет необходимые анализы и измерения, а при необходимости повторит опыт, если результаты этого опыта покажутся Меднику сомнительными. На том и расстались.

Полгода Медник к Андрею Георгиевичу не обращался, а когда обратился, Гнатюк даже немного растерялся от предложения.

Предстояло работать со святым Граалем.

В Бога Гнатюк не верил, любое упоминание о магии он принимал в штыки. Удивительно ли, что рассказ Медника он посчитал мистификацией или заблуждением: ну заработался человек, в мистику ударился.

Выдумает же – святой Грааль!

Граалем была названа священная чаша крови Христовой. Кровь эту якобы собрал Иосиф Аримафейский на Голгофе. Как утверждали христианские мифы, Грааль был той самой чашей, над которой Иисус Христос произнес главное слово Тайной вечери: «Пейте от нее все. Это Кровь Моя Нового Завета. Испивший ее не умрет вовек». Якобы Иосиф Аримафейский нашел на Голгофе чашу, из которой пил Иисус Христос, и отнес ее римскому прокуратору Понтию Пилату. Тот возвратил ему чашу вместе с дозволением снять с креста тело Христа и предать его погребению. Иосиф принял на свои руки тело Иисуса Христа и тихо положил его на землю. Омывая его, он заметил струившуюся из ран кровь и ужаснулся, вспомнив, что кровью этой был рассечен камень, находившийся у подножия Креста. Вспомнил он и о сосуде Тайной вечери, который перед тем был отдан ему Пилатом, и благочестивый Иосиф решил в этот сосуд собрать капли божественной крови. Он собрал в чашу капли из язв на руках, ногах и боках и после, обвив тело Иисуса богатой тканью, положил его в пещеру.

Уже к нашему времени возраст чаши измерялся тысячелетиями. Как она выглядела? Одни утверждали, что материал, из которого она изготовлена, был некогда камнем в короне Денницы. Драгоценный этот изумруд сиял в центре венца и наделял способностями демиургов. Архангел Михаил при низвержении Люцифера с неба выбил камень из его короны и лишил падшего ангела возможности творить миры. Другие утверждали, что Грааль сотворен из драгоценного камня агата короны Софии-Премудрости. Третьи считали, что это была обычная чаша, вырезанная из единого куска дерева.

Все эти легенды и мифы о сверхъестественных возможностях Грааля для Гнатюка не имели никакого значения. Главным было то, что в чашу была собрана кровь, и при благоприятном стечении обстоятельств из нее можно было выделить ДНК Иисуса Христа.

Смущало одно – поиски Грааля велись тысячелетия, его искали рыцари и короли, священники и ересиархи, но все эти поиски не увенчались успехом. Неужели то, что не смогли сделать вера и мужество, смогли сделать деньги?

– Постников, – сказал Гнатюк. – Это он привез Грааль. Знаете, на первый взгляд сосуд не внушал никакого доверия. Неказистая деревянная чаша, украшенная непонятными письменами по ободку. Примерно до половины она была заполнена густой темной жидкостью. Этого не могло быть, ведь за прошедшее время любая жидкость должна была высохнуть, но первые же анализы показали, что мы и в самом деле имеем дело с кровью. Странное дело, ее было невозможно вылить из чаши. – А зачем она была нужна? – не выдержал Примус. Гнатюк исподлобья глянул на него.