– Бери полусладкое, – сказала Вика. – И конфеты, лучше в коробке, я развесные не люблю. Слушай, мент, может, раскошелишься на «Рафаэлло»?

Он положил трубку и возвратился в кабинет начальника.

– Из больницы звонили, – сообщил он. – Там рабочую тетрадь Медника нашли, может, есть что-то интересное. Я сгоняю, шеф?

– Давай, – согласился Нечаев.

Он уже заметил, что хорошие новости, как и неприятности, никогда не приходят по одиночке. Если уж начало везти, то колесо фортуны раскручивается до полного оборота.

– Иваныч, я машину возьму? – спросил Примус. – Я сегодня без тачки.

– Хорошо, только скажи Славке, чтобы на связи был. А то я вас знаю, только отъедете, рацию выключаете. Скажи, что я ему голову оторву!

– Понял! – обрадовался Примус и, чтобы совсем уж поймать за хвост неуловимую птицу удачи, жарко попросил: – Иваныч, стольник не займешь? Девочек поблагодарить надо!

– Наглец, – сказал Нечаев, доставая из удостоверения деньги. – Больше бутылки сухача не покупай, твоим девочкам еще работать до вечера. Да и тебе тоже.

Евграфов уехал, а Сергей Иванович Нечаев посидел еще немного над делом, рассеянно полистал страницы этого дела, размышляя о перспективах дальнейшей работы по нему.

Что они имели?

Убили ученого, который работал над проблемами повышения рождаемости и модифицированием человека. А что такое модификация? Изменение его привычных качеств и привнесение новых, прежнему типу не принадлежавших. Уже за это могли запросто убить, чтоб не изгалялся над божественной природой человека, как доктор Сальватор из беляевского романа «Человек-амфибия». Работает себе мужик, полон идей, но тут у него случается конфликт с руководством института, она расплевывается, бросает все и идет на кафедру гинекологии в больницу. С руководством больницы у него отношения нормальные, друзья они с главврачом, вместе когда-то учились, поэтому в больнице Медник чувствует себя свободно и продолжает заниматься исследованиями, причем выходит на уровень, когда начинает мечтать о каких-то всемогущих ангелах, которые станут его надежными помощниками. Надо полагать, что это он так своих модификантов называет. За это тоже могли убить. Например, за то, что эксперименты провел, не согласовав это с подопытными кроликами, а может, кто-то серьезно опасался конечных результатов этих экспериментов. В конце концов это и случилось – труп Медника с ножом в спине явился веским тому подтверждением. Перед смертью его кто-то явно пытался разговорить, делая инъекции соответствующих препаратов. На действия спецслужб это не похоже, препараты, которые ему вводили, были дилетантски примитивными, у спецслужб на вооружении фармакология помощнее. Трудно сказать, добились ли убийцы от доктора каких-нибудь сведений, но сразу за убийством они взламывают кабинет доктора в больнице, переворачивают там все и уходят, прихватив шесть историй болезней. Спрашивается, зачем им это нужно? Получается, что подопытными объектами Медника были именно эти шесть женщин или кто-то из них. А что за эксперимент он проводил? Вводил измененную на генном уровне сперму, чтобы получить своих модификантов? Тогда получается, что родственники подопытных или сами подопытные не имели к убийству отношения. Про себя они сами знали, а остальные их не должны были волновать. Да и про себя они что знали? Забеременели, беременность развивалась успешно, мальчиков родили. Надо Примусу сказать… тьфу ты, дал же Бог человеку кличку… Евграфову надо сказать, чтобы он съездил в поликлиники, где состоят на учете эти женщины, и выяснил, как протекала беременность. Может, в поликлинике врачи отметили что-то необычное? Хотя вряд ли ему чего-то расскажут, сошлются на врачебную тайну. И чревата такая любознательность мощным давлением – мужья у этих баб люди не рядовые, один банкир сколько сможет крови попортить. Ладно, оставим это направление. А что у нас есть? А есть у нас символ сферических мистерий, который после смерти Медника побывал в руках мелкого жулика по фамилии Геркин. Символистом он никогда не был, наоборот, обожал конкретику и наличность, а потому сдал яйцо со змеей в антикварный магазин, который по счастливой случайности оказался тем самым, в котором Медник скульптурку приобрел. Правда, непонятно, как этот предмет оказался у Геркина, и выяснить это можно лишь одним путем – взять его за тощую задницу, напугать хорошенько и вытряхнуть все, что он знает. В запасе еще есть эпидерма, которую эксперт нашел под ногтями убитого. Но сейчас она бесполезна и свою роль сыграет, если появится у нас конкретный подозреваемый.

Нечаев откинулся на спинку стула, привычно закачался, поставив стул на задние ножки. Получалось, что единственной дорожкой, ведущей к свету, был Геркин, и надо было хорошенько подумать, как построить беседу, чтобы он не соврал или, что еще хуже, не утаил главного.

Не нравилось Нечаеву происходящее, какая-то глупая и необязательная фантастика путала все расследование. Модификанты эти… Ангелы, понимаешь, Медника… Он повторил эти слова вслух. Звучало.

И все оставалось запутанным и непонятным. Но это еще оказался не последний сюрприз дня.

Где-то около шести часов вечера позвонил мужчина.

– Здравствуйте! Мне нужен оперуполномоченный Евграфов. Вообще-то он мне давал два телефона, но первый, к сожалению, не отвечает.

– У вас к нему дело? – спросил Нечаев. – Я его начальник.

– Вот и хорошо, – сказал мужчина. Голос у него был слабый и дребезжащий, словно у старика. – А меня зовут Матвеем Ипполитовичем, я работаю в антикварном магазине на Пражской. Вам это что-то говорит?

– Разумеется, Матвей Ипполитович, – оживился Нечаев. – Вы хотели что-то передать Евграфову? Можете сказать мне, я обязательно передам.

– Уж пожалуйста, – согласился старик. – Не знаю, насколько это будет интересно ему и поможет ли в расследовании этого ужасного убийства, но я, знаете ли, вспомнил еще одну деталь из нашей беседы с этим самым Ильей. Вы понимаете, о ком идет речь?

– Да, да, я слушаю вас, – поторопился ответить Нечаев.

– Так вот, еще он очень интересовался из каких … э-э-э… сосудов пили в начале первого века.

– И что же?

– У меня была прекрасная книга Германа Вейсса «История цивилизации». Прекрасное английское издание конца двадцатого века, с массой качественных иллюстраций. Знаете, мы недурственно провели время, рассматривая и обсуждая их. И мне казалось, что этот Илья очень хочет меня еще о чем-то спросить. Но он так и не решился.

– И все? – несколько разочарованно поинтересовался Нечаев.

– Мне кажется, его интересовал какой-то определенный сосуд, – уже сухо сказал антиквар. – И, кажется, из иллюстраций он вынес какое-то представление о нем.

– Геркин, ты меня достал, – утомленно сказал Примус.

Подумал немного и пригрозил:

– Дождешься, посажу тебя в камеру к пидорам, пусть они, как в старину выражались, твой афедрон обнюхивают! Смотри, ведь опустят по полной программе. Будешь потом татуировку улика пчелиного на заднице от знакомых прятать! Ведь даже в сауну не сходишь!

– Начальник, – проникновенно сказал сидящий на стуле человечек. – Я же как на духу.

– Ну и как ваша беседа движется? – поинтересовался Нечаев, входя в кабинет и придвигая к себе стул. Сел и принялся внимательно разглядывать Геркина. Тот попробовал нагло перехватить его взгляд, но не выдержал, смутился, опустил глаза и заерзал на стуле.

– Брешет, товарищ полковник! – сказал Примус. – Мне с ним даже разговаривать не хочется.

Нечаев взял со стола скульптурку, некоторое время молча разглядывал ее.

– Знаете, что он придумал?

– Знаю, – сказал Нечаев. – Ехал в автобусе, увидел кем-то забытый сверточек, ну, не удержался, а там… – он показал Геркину скульптурку. – Брониславу Дмитриевичу она без надобности, из всех видов искусств для него важнейшим является матерная частушка, поэтому он особо раздумывать не стал, а оттаранил находку в антикварный магазин, сдал ее и урвал свой законный кусок. Возможен вариант: в парке на скамейке нашел.