– Болен был, службу в тот день пропустил, – совсем уж нехотя процедил Петр Ильич.

– Постой, милый друг, – всунулась Катерина Осиповна, – когда ты был болен? Ты в эту осень, благодаря Богу, не болел, и службу ни дня не пропускал.

– Да ты не помнишь, ma chere, – промямлил Петр Ильич.

– Я… я не помню? Я еще из ума не выжила, Петр Ильич! Я еще не совсем старуха, Петр Ильич, хотя и не так молода, как ваши Миннушки да Кларушки!

– Катерина Осиповна! При ребенке! – хором закричали Алексей Федорович и Петр Фомич, выпивший за это время еще стопочку. Григорий, стоявший за стулом Алешеньки, хмурился и мрачнел.

– Ах, извините! Петр Ильич кого хочешь, из себя выведет. Погодите, Петр Ильич, я еще дома вам все выскажу. И болезни ваши, и шляпку, и все прочее…

– Какую шляпку, милая?…

– Ту самую, давешнюю! Которую вы заказывали! Или вы не одну заказывали? Петр Ильич! Была я у модистки на днях, за шляпкой, а она мне: а та, говорит, что Петр Ильич взял, разве не подошла? Розовенькая-то, говорит…

– Милая, после… это какое-то недоразумение, – залепетал Петр Ильич, не зная уже, куда деться. Но тут его выручил Петр Фомич:

– Так что вы начали, о докладе государю? Что же там ваши-то?

– А-а-а, – уже со злостью проскрежетал Петр Ильич, – по-русски говоря, с красным товаром пришли, за ветошь продали. Дураки!

– Петр Ильич! При ребенке! – в восторге, чуть не взвизгнув, прокричал Алеша-младший, счастливый, что удался bon mot за взрослым столом.

Петр Фомич и Катерина Осиповна захохотали. Петр Фомич смеялся заливисто, как мальчик, и даже вынужден был снять очки и вытирать платочком с глаз слезы; Катерина Осиповна смеялась злобно.

– Да, что же! Мне, если извиняться, так только за прямоту, излишнюю, может быть, при дамах и детях… А хвалить наших генералов мне не за что! Ежели только за прошлые заслуги, так когда они были! В прошлое царствование, может быть, когда революцию из пальца надо было высасывать. Вот на это они мастера. Ну, пусть, пусть не высасывать – но ведь кто был революционер тогда, и кто он сейчас! С тогдашними-то, с аристократами, революционерами из оскорбленных чувств, ведь одно удовольствие работать было. Что ни слово, то слово чести! А теперь, когда революция изо всех щелей лезет… Да какая! Теперешний-то, разночинец, сам не знает, чего хочет – то ли на крест, то ли в осведомители за тридцать сребреников. Вот и поди, работай с ними, в грязи копайся, в мерзости, о красе ногтей не думая. Вот этими самыми руками-с! Сейчас время работников, подполковников… И вот когда мы, подполковники, все за них сделали, они даже доложить не сумели! Им-то ведь, для себя-то, ничего не надо, они уж всего достигли, а нам-с? А о нас они и думать забыли!

Нечего сказать, обед удался… Алексей Федорович ругал себя за то, что не отправил сына обедать в детскую. Но ведь никогда у них за столом не случалось ничего подобного. Чувствовалась иногда какая-то напряженность между Катериной Осиповной и мисс Смит, это бывало, потому деликатная Мисс и старалась куда-нибудь стушеваться на время визитов Катерины Осиповны – но только что чувствовалась, почти никак не проявляясь. А тут прямо запахло скандалом.

– Вот что, милый друг, – обратился Алексей Федорович к Алеше, – подойди ко мне, я тебя поцелую. С десертом, я думаю, ты справишься и в детской. И не забудь сказать спасибо Анне Прохоровне, обед прекрасный.

– Да, да, милочка, – обернувшись к экономке, вскричала Катерина Осиповна, – чудесный обед! Я пришлю своего повара, чтоб ваш научил его этому соусу.

Довольный Григорий увел Алешеньку из столовой… Но скандала не случилось. За чаем Петр Фомич, как у него водилось, вдруг о чем-то задумался, чертил по скатерти вилкою и почесывал затылок. Петр Ильич молчал с видом оскорбленного достоинства, держал спину прямо, как будто вправду проглотивши аршин. Изредка только взглядывал на себя в зеркало, и видно было, что прямая спина и оскорбленное достоинство свое ему очень нравятся. Катерина Осиповна, в запале сама того не замечая, опустошала вазу с миндальными пирожными. Тут в столовую протиснулся секретарь.

– Сделано, Алексей Федорович, – коротко сказал он.

Алеша, попросив прощения, вышел с секретарем в коридор.

– Билет на галерею, других не было. Немыслимое дело, Алексей Федорович. Говорят, кто-то из великих князей будет. А чуть ли и не сам цесаревич. Натурально, весь город там…

– Благодарю, благодарю, Егор Семенович, – Алеша от сердца крепко пожал ему руку. Неясные предчувствия, намеки, смутные догадки – все разом сложилось в ясную и страшную картину. Лучше бы всего сейчас остаться одному, одному, без зануды Петра Ильича, без пьяного (в кои-то веки!) Петра Фомича, без заполошной Катерины Осиповны. Но не тут-то было: вернувшись в столовую, он застал там опять горячий разговор, и опять чуть ли не скандал.

– Любезнейший мой Петр Ильич! А как же иначе? – оглядываясь в поисках графинчика и даже вставши со стула, возглашал Петр Фомич, – Quo vadis, как выражались древние и мудрые, то есть, я разумею, cui prodest? Cui, спрашивается, prodest? Cui? Non cui! То есть, ни-ко-му! Никому, кроме тайной полиции! В прежнее царствование в необходимости тайной полиции никто и не смел усомниться, и соответственно, тайная полиция не имела нужды доказывать свою необходимость. Соответственно же, и революционеров в России не наблюдалось. Не то сейчас! Не то! Ах…

Он дотянулся было до заветного коньячка, но Алеша убрал графинчик прямо из-под рук Петра Фомича.

– Петр Фомич, ради бога…

– Петр Фомич тут теорию излагает, – насмешливо и свысока стал объяснять Петр Ильич, – что, «за отсутствием базиса», революционное движение в России создано полицией и без полиции вовсе бы и не существовало. С какою только целью, постигнуть не могу…

– С целью дальнейшего существования, Петр Ильич, – насущнейшая и единственнейшая цель всего существующего, – Петру Фомичу, как назло, приходили на ум неподходящие для его теперешнего состояния слова. – С тою же целью, с какою стекольщик нанимает дурных мальчишек бить по ночам стекла! И если дурных мальчишек нет, то следует развратить хороших! Революция изо всех щелей? Нет-с – полиция во все щели!

– Петр Фомич!

– И вот глядите, 64-ый год, земская реформа, судебная реформа… Следующего шага какого ждать? Правильно, конституции, чего ж еще. Куда ж дальше! Да почти и не скрывалось. А для тайной-то полиции, конституция-то – хуже ножика… И тут же-с, натурально, откуда ни возьмись, террор-с, в том числе и на высочайшую особу! Покушения!.. Ну ладно, испугались, отступились, конституцию отставили: мол, не время, террор! Как только отставили, террор, заметьте, пошел на спад. По плодам их узнаете их! Вопрос: против чего боролись тер-р-р-рористы? Ррэволюцьонэры? По плодам их судя? Ответ: против конституции. Прелестно!

– Перестань, ради бога, Петр Фомич! – который уж раз пробовал перебить его Алеша, но Петра Фомича уж несло:

– Года два назад государь император опять о том же начал, и Лорис к конституции ведет, и дай бог, может, уж весною царь ее подпишет – и опять, откуда не возьмись, террор! И опять покушение за покушением, опять царю носу на улицу не высунуть! Совпадение? Не бывает таких совпадений! О чем говорить! Да не дадите вы ему подписать! Убьете вы его, вот что, господа тайная полиция!

Петр Ильич вскочил:

– Как вы смеете! Алексей Федорович! В вашем доме! Он пьян!..

– Петр Ильич! Он пьян! Не слушайте, не обращайте внимания! Петр Фомич! Да Петр же Фомич!

Катерина Осиповна, ничего не понимающая, подскочила к супругу:

– Дорогой, дорогой, успокойся! Вон ты пятнами пошел… Капель, сейчас же капель…

– Каких капель?! Домой!

– Ради бога, Петр Фомич, прекрати, – говорил Алеша, – Петр Ильич, простите, сами видите…

– А что Петр Фомич, – не унимался Петр Фомич, размахивая руками, – Да если уж хотите и совсем прямо… Это и в книжках уже пишут! И цензура пропускает, и великие княжны читают! Федора Достоевского роман, «Подросток», прочтите… как там отец Долгорукова, не князя, ну, разумеется, не князя! Еще бы князя! а на него жид Ламберт с револьвером… Кто у нас отец незаконнорожденного Долгорукова? А что Аркадий, что Георгий, это ж одно и то же! Я советую всем нарочно написать на бумаге Аркадий, то и выйдет Георгий…