Алеша сидел, как убитый… Казалось бы, уже дальше-то и некуда, восполнилась мера, довольно, Господи, довольно! Но Фома Иваныч продолжал.

– Ну что я все вокруг да около… Стало быть, купит у вас фабричку Зимин. Он ваших-то рабочих уволит, своих возьмет, с Оренбурга да с Пермского края. На то ему община деньги и собирала, чтоб своим работу давал, а не чужим. Стало быть, ваши-то по миру пойдут. Сотня-то семейств. В тех местах, сами знаете, с огородов не проживешь, а земельку, у кого была, рабочие почти всю пораспродали. Привыкли к фабричному заработку… По миру-с, Алексей Федорович.

– А монастырь?

– А монастырь купит – так просто закроет. Он и свои-то производства сокращает, конкурента в такое время убить самое милое дело… И вашим опять сума да пыльная дорога…

– Что же делать?

– Что делать? Работать. Работать да учиться. Долг отдавать. Они на вас работают, стало быть, долг ваш святой – на них работать. Рук не покладая работать. На фабрике вашей управляющий крепкий, пока протянете. А там… Или грудь в крестах, или голова в кустах. Есть у вас шанс. Был бы у меня такой, я бы, на годы не глядя, с головой бы, как в воду…

– Видите ли, Алексей Федорович… Тут, может быть, придется подступить к весьма тонким материям, так что я в некотором роде и боюсь начинать… как бы то ни было, прошу меня до конца выслушать и не гневаться. Хотя, впрочем, можете и гневаться, только не прерывайте. Мы ведь об этом еще с вашим батюшкой говорили, и ежели бы не несчастье… Каков батюшка ваш был в жизни, не мне судить, да и не знаю я его с этой-то стороны совсем, но делец он был цепкий и на вещи смотрел прямо и трезво, что в нашем брате главное, хотя и нечасто встречается. Единственно, он не только смотрел, но и действовал так же – прямо и трезво, а это почти всегда означает у нас, просто сказать, ходить по головам. И потому, когда с монастырем-то не выгорело, хотел он фабрику продать – и дело с концом. Хоть шерсти клок, да выручу, говорил… Но вы-то, вы-то, Алексей Федорович, вы человек молодой, а тут ведь не теперешний кризис, тут на годы перспектива!

А у Алеши голова уже гудела, больше всего он хотел, чтоб разговор этот, наконец, закончился, и он чувствовал, что Фома Иваныч действительно ходит вокруг да около и к чему-то клонит. Но к чему – Алеша понять никак не мог, уже чувствуя какую-то неприязнь к въедливому Фоме, и упрекая себя в этой неприязни к человеку, который его, не далее как сегодня, так выручил. Вообще, мысли Алеши разбегались и путались, он уже пропускал многое из того, что говорил Фома. А Фома все гудел и гудел:

– …однако кризис лучшее время для рывка вперед! Идти вперед уже невозможно, но можно – прыгнуть! Местный рынок забит, на российском англичане и Морозов, но ведь Персия-то стоит и ждет, Бухара, Коканд, Ташкент стоят и ждут! Конечно, тот мизер, что производит ваша фабричка, везти такую даль смешно – ну, так надо расширяться! Пока все топчутся на месте, «спасаются» – даже английские станки подешевели. Пошлины малы до смешного – ну, сейчас-то и бери! Ведь, когда рынок-то в гору пойдет, и станки подорожают и правительство пошлины задерет. И пусть тогда дураки модернизируются, а вы-то, Алексей Федорович, уже на коне будете. Потом – вот еще что. Фабрика ваша ткацкая, а нитку вам промышленное село поставляет. Бабы по избам прядут, каждая свое тянет, одна тонка, друга толста, узелок на узелке. Отсюда и качество. Стройте, пока дешево, и прядильню рядом! Стройте, не спите!

– Но откуда ж, Фома Иванович, средства-то у меня на такие планы? Ведь тут не батюшкино наследство…

– Молодца! Ай, молодца! Ай да Алексей Федорович, ай да делец! Ведь в корень зрите-с! Ну, хвалю, хвалю! Всенепременно будете великий человек-с, с таким-то глазом!

Фома чуть не выпрыгнул из кресла, заходил перед Алешей.

– Тысяч триста нужно на все это, тысяч триста, не меньше. Однако деньги-то у вас такие есть. Не глядите так на меня, не глядите – деньги есть-с, и даже с излишком-с. Вот они-с!

Фома Иванович взял в руки папку с документами на Чермашню, помахал в воздухе и звонко хлопнул ею об стол, как козырной, все бьющей картой.

– К Скотопригоньевску тянут сейчас железную дорогу, к водам вашим целебным. А вы, как раз, акции общества имеете, не контрольный пакет, но все же весомый. И как раз общество сей момент решать будет, где дорога по уезду пойдет.

Алеша только изумленно слушал.

– То есть, у кого под железную дорогу земли выкупать-с. И за какую цену. Решат Чермашню – будет Чермашня. Решат за полмиллиона – будет полмиллиона. И все в ваших руках-с. Потому как в акционерах есть должники ваши-с, которые против вас и рта не откроют, а с ними у вас – контрольный пакет…

И, не дав Алеше опомнится, как уже о решенном, Фома полез в частности:

– В Петербурге все будет гладко, это уж за мной. И Потапенку я на себя беру. По счастью, бумажки вы подписали вполне и вполне пристойные, и он по всякому закону залогодержатель. Комар, так сказать, носу не подточит. На него и сделка пойдет-с. Да только он у меня на крючке. И денежки получите вы, Алексей Федорович, никто иной.

Долго сидели в тишине. Алеша, пораженный, не мог вымолвить ни слова. Наконец, Фома, видимо довольный эффектом, побарабанил пальцами по лаковой столешнице и назвал цифру.

– Моя доля. За труды-с.

От высказанной суммы, как от нашатыря, у Алеши, наконец, прорезался голос:

– Но ведь это… преступление?…

– Эх, Алексей Федорович… Вам ли не знать, что такое преступление. Старику голову проломить за три тысячи – вот преступление. Невинного на каторгу отправить – вот преступление. Мальчишке наивному, простите за прямоту, хитроумную бумажку подсунуть, да имение отнять – вот преступление…

Фома выдержал паузу.

– Сотню семей без хлеба оставить, по миру пустить – вот преступление, Алексей Федорович. А это… перераспределение финансовых потоков-с, и ничего более…

Так Алексей Федорович Карамазов стал предпринимателем.

Окончив первый курс Санкт-Петербургского университета (по юридическому разряду), Алеша проводил лето в Пёсьегонске, на стройке новой фабрики. Дел было столько, что зачастую приходилось ночевать там же, в наскоро сколоченной времянке на берегу реки. Строили сразу прядильню, ткацкий цех, склады и пристань – все новое, пока старый цех, еще сороковых годов, потихоньку дорабатывал свое. Алеша поначалу ходил, как привязанный, за стариком-управляющим, но быстро освоился и с первого взгляда видел, где самому вмешаться в дело, где звать сотского или инженера, а где просто прикрикнуть на десятника. Бывало, он и сам подставлял плечо под бревно, вместе с рабочими, надсаживаясь, поднимал его на самую верхотуру. Бывало, что оскальзываясь, падал и марал в грязи руки и платье, и на смех рабочих отвечал: «Ничего, добрая глина! На глине-то, не на песке – сто лет простоит!». Бывало, и кричал на работников, и орать, простите за грубое слово, приходилось. Рабочие полюбили Алешу «за справедливость», как любили его все, сколько-нибудь близко его узнававшие. И он в ответ не мог не полюбить этих простых, прямых и беззащитных, как дети, людей. Крестьянин, владеющий хотя бы самым малым клочком земли, не знающий грамоте и не видавший ничего в жизни, кроме этого клочка, был несравненно мудрее и самостоятельнее этих людей, а от окружающих ждал только, чтобы они оставили его в покое, сам-де с усами. Но эти, тертые и крученые жизнью люди, видавшие, как говорится, всякие виды, почти все грамотные – эти были перед жизнью беспомощны, и, именно как дети, нуждались в руководителе, в опекуне и старшем товарище. В глазах их Алеша постоянно читал одно: «дай!». Дай денег, дай хлеба, дай крышу над головой – потому, что без тебя мы не знаем, где все это взять, без тебя мы умрем. И самое главное – дай работы, ибо работу русский рабочий считает своею обязанностью перед людьми и Богом, а даровой кусок – грехом чуть ли не смертным. Сколько раз Алеша слышал, при вынужденном простое, между сидящих у костра: «что тебе, сиди да грейся – кормовые идут», «от работы кони дохнут», «лучше кашки не доложь, а на работку не тревожь», и тому подобное – и, однако, только подходила баржа с лесом, как все, и проповедовавшие равнодушие к работе в том числе, вскакивали и чуть ли не бегом бежали к берегу, и разгружали баржу с удвоенной энергией, стараясь наверстать упущенное время… Часто думал Алеша, что вот к таким именно пришел когда-то Христос – ничего на земле не имеющим, ни к чему не привязанным, все потерявшим и потерявшимся… Алеша задумал тут же, рядом с фабрикой, поставить и церковь – и рабочие, узнав об этом, взялись строить ее бесплатно, по выходным.