Эбби и не поняла, в какой момент все вокруг исчезло, точно и не было этого никогда: ни парка, ни рябины этой с яркими гроздьями поздних ягод. Исчезли все звуки, коими был наполнен этот зимний день, перестал существовать Барглин, и дом, в котором ее ждали к обеду. Не было ничего. Только пустота. Яркая, янтарная пустота, в которую ее затягивало с неумолимой силой.
Ноги ослабели и Эбби стала падать. И падение это было бесконечно…
* * *
Сердце стучало громко и размеренно, и стук этот отдавался во всем теле. И раздражал нещадно, хоть Эбби и пыталась отрешиться от него, не замечать. Не выходило. Она попыталась открыть глаза, но ресницы точно склеились, а веки… Эбби даже на мгновение испугалась того, что они срослись, и теперь она ослепла навсегда.
Рывком подняла руки и принялась ощупывать собственное лицо. На ощупь ничего изменилось, все было так, как ему и положено. И ресницы и веки, и лицо ее… она чувствовала на щеках прикосновение собственных пальцев, но вот глаза открыть не могла.
А сердце заходилось в бешеном ритме.
И вернулся страх. Тот самый. Детский. От которого когда-то не было спасения. Тот страх, что заставлял ее, маленькую, вскакивать на своей кровати каждую ночь и заходиться в диком визге, пугая воплями своими всех домашних.
Тот самый, что загонял ее под одеяло и не позволял выбраться оттуда до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых не придет в спальню и не принесет с собой свечу, разгоняя ночной мрак.
Но и тогда они не исчезали. Прятались во тьме, что клубилась по углам ее детской. А в ней, в этой непроглядной тьме таилось нечто страшное и злое. Оно сидело там, прижавшись к полу, распластавшись по стенам, и следило за Эбби своими маленькими, наполненными злобой глазками.
И Эбби кричала до тех пор, пока не зажигали дюжину свечей, которые разгоняли это темное нечто, заставляли его отступить, но не уйти. Оно никогда не уходило насовсем. Всегда следило за ней, выжидало удобного момента, наблюдало сотнями маленьких горящих ярким пламенем, глаз.
Матушка всегда ругалась, когда Эбби вскакивала посреди ночи с криками и будила всех домашних. Пыталась увещевать, заставить даже, но не преуспела. И тогда папенька распорядился каждую ночь оставлять подле кровати зажженный ночник. И самолично проверял, чтобы масла в нем было достаточно на всю ночь. Это был их особенный ритуал. А с рассветом страхи уходили, и темное страшное нечто растворялось в солнечном свете, чтобы снова возникнуть в ее спальне уже на следующую ночь. Но с ночником было спокойней. Тусклый свет отгонял зло, заставлял его следить за Эбби из углов, не позволял приближаться.
Страх этот, непонятный, непонятый, неизвестно откуда взявшийся, прошел только тогда, когда в жизни Эбби появился Питер. Рядом с ним все страхи растворялись в небытие. Им не было место подле такого приземленного и рационального человека, коим являлся супруг Эбби. Питер одним своим присутствием разгонял всех монстров, что с самого детства наблюдали за Эбигэйл. Они истончались рядом с ним и, наконец, совсем исчезли. Ну, то есть, Эбби так думала до сего момента.
А теперь они вернулись. Страхи. И монстры, что притаились в темноте. Они стали больше и злее. И уже позволяли себе не только наблюдать, но осмелели настолько, что приблизились…
Эбби чувствовала, как они касаются ее щеки своими мохнатыми лапками, лижут ее щеки и лоб шершавыми горячими языками, точно бы пробуют на вкус или примеряются с какой стороны лучше урвать кусочек…
Сердце стучало от страха, дыхание прерывистыми хрипами вырывалось из груди, спина покрылась липким холодным потом. Эбби понимала, что надо что-то делать, как-то разогнать их, спастись… сбежать, быть может.
Она вдохнула, глубоко и задержала воздух в груди, точно бы пыталась прыгнуть в воду. А затем резко распахнула глаза…
ГЛАВА 16
Она лежала в одном платье на широкой кровати, поверх покрывала. Обувь кто-то заботливый стащил с ног, шнуровку распустил… Эбби поморщилась от такой заботы и приподнялась на локтях. Огляделась. Спальня была незнакомой. Светлой и определенно женской. Об этом свидетельствовали и кокетливые занавески на окнах, и светлая обивка, и балдахин над кроватью невозможно желтого цвета, и вышитые скатерочки, и туалетный столик у стены, уставленный всевозможными баночками и бутылочками. У Эбби тоже таких было в избытке. И Питер всегда морщился, когда заставал супругу подле зеркала, фыркал, когда она начинала говорить о притираниях и кремах разных.
Но то Питер и ее, Эбби, спальня. А это вот… чужая комната и обстановка тоже. В своей бы спальне Эбби никогда такого не допустила. Впрочем, ей и то, что сейчас было, тоже не нравилось, но и вот эти все кружавчики да салфеточки в тоску вгоняли. А может, все дело в том, что она спит?
Молодая женщина тряхнула волосами, зажмурилась на мгновение, а когда снова распахнула глаза, ничего не поменялось. Все та же незнакомая спальня, все те же скатерочки-салфеточки и покрывало с кружавчиками.
Эбби сползла с кровати и осторожно, придерживая обеими руками платье на груди, чтобы не потерять, приблизилась к окну. Занавески отодвигать не решилась, так выглянула и выдохнула шумно. Просто из этого окна прекрасный вид открывался… на ее дом. И сад. Фонарь вон, который подле крыльца еще даже не зажигали, значит не так-то и много времени она в беспамятстве пребывала.
Однако, этого было достаточно, чтобы ее из парка в этот вот дом утащили и даже раздели. А кстати… Эбби снова огляделась — шубка ее тут же неподалеку обнаружилась, свисающей с кресла, а там и шаль и даже ботиночки стояли, подпирая друг друга.
Ну, хоть что-то. Видно не похищали ее, раз одежду не отобрали. А вот интересно, дверь в эту опочивальню заперта, или же…
— Вы уже пришли в себя? Замечательно, — лорд Роуг вошел в спальню неслышно и от звука его голоса, Эбби подскочила, резко развернулась, и, запутавшись в платье, едва не рухнула на пол. С трудом удалось удержать равновесие… ну и платье заодно.
— Вы! — выдохнула она. Хотела сразу закричать, но голос не повиновался, вот и приходилось шипеть разъяренно. Впрочем, так даже эффектнее получалось. — Как вы посмели…
— Посмел что? — лорд вопросительно приподнял одну бровь, окидывая Эбби многозначительным взглядом.
— Как вы посмели притащить меня в свой дом? По какому праву?
— Думаете было бы благороднее с моей стороны оставить вас лежать в беспамятстве на снегу? — и ведь так спросил, что даже Эбби сама в себе засомневалась.
— И все же… — но уступать она была не намерена. Хватит с нее игр невозможных и непонятных. — Могли бы отнести меня в мой дом, а не тащить к себе. Это… это неприлично все-таки. И… бросает тень на мою репутацию, — вот говорить-то она говорила, и голос, избавившийся от хрипоты, звучал уверенно и, Эбби даже надеялась на то, что укоризненно. Да все одно как-то жалко у нее получалось. И претензии какие-то ненастоящие выходили, и вообще, по всему выходило, что она, Эбигэйль Барроу, ведет себя как легкомысленная взбалмошная дамочка.
— А от вашей репутации еще что-то осталось? — усмехнулся Роуг. — Или еще не весь Барглин в курсе?
А вот это было низко, и подло, и вообще выходило за всякие рамки. Только вот лорд этот никоим образом внимания на возмущение Эбби не обратил.
— Или вы думаете, что после того, как расхаживали везде и всюду в сопровождении Ричарда Спайка, вас как святую почитать будут? Право, это даже уже и не смешно.
— Да как вы смеете? — на этот раз разозлилась она по-настоящему. — Кто позволил вам так отзываться обо мне? Что вы себе позволяете, хам? И можете быть уверены, что мой супруг всенепременно узнает и об этом разговоре и о том, какие неприличные намеки вы мне тут делали. Вы себе представить не можете, что Питер с вами сделает!
— Ничего не сделает, — пожал плечами Роуг. — Он не узнает. А если вы и будете столь непредусмотрительны, что расскажете ему, то… — лорд развел руками, — ну право, что может смертный против меня? Вам ли этого не знать. Или, быть может, вам так не терпится избавиться от неугодного супруга? Поняли, наконец, что жизнь со смертным мужчиной не стоит и половины того, что может дать вам самец вашей же крови?
