Бежать? Куда?

Покинуть страну и попытаться устроиться на новом месте?

А стоит ли оно того?

В очередной раз начинать все сначала. Заводить нужные знакомства, бизнес… С чистого листа?

— Не вариант, — хмыкнул Питер себе под нос и сделал еще один глоток.

Алкоголь в стакане закончился, но мужчина не торопился отставлять стакан. Вертел его в руках, поглаживал гладкие стенки пальцами. Раздумывал.

Сегодня градоправитель пытался прощупать почву. Намекал… много на что намекал. Пытался пустить пыль в глаза.

Или все же знал. Слухи докатились от столицы до Барглина?

В любом случае, Питер решил, что пока все останется так, как есть. Рубить сгоряча и в очередной раз обрубать все мосты, он не будет. Подождет. Присмотрится. Послушает.

Градоправитель тоже не без греха, так что… всему свое время.

Питер вздохнул и все же отставил стакан.

Поднялся на ноги и потянулся. Плечами передернул, точно бы хотел избавиться от груза свалившихся на него проблем. И решительно направился в спальню.

Уже на лестнице Питер вдруг замер, прислушиваясь. В доме царила тишина, немногочисленные слуги разошлись по своим комнатам, потушили светильники, оставив лишь необходимый минимум. Ночь давно уже опустилась на Барглин.

Но вовсе не это заставило Питера насторожиться. Где-то вдалеке выл волк. И от этой песни становилось жутко. Мужчина поежился и, встряхнув головой, поднялся еще на несколько ступеней. Снова замер, прислушиваясь.

Волчья песня удалялась, растворялась в тишине ночи. Но она оставила после себя ощущение надвигающейся беды.

Ночь укутала лес в лиловое покрывало, опустилась на землю пушистым темным ковром, расползлась среди деревьев, мягко обнимая их.

Скрипел снег. Мороз крепчал. В воздухе искрились мелкие снежинки. На темном покрывале неба ярко блестели искры-звезды.

Он стремительно летел вперед. Скользил неслышной тенью меж темных стволов деревьев, замерших в зимнем сне. Его вела луна. Тонкий серп, висевший на небосводе был почти прозрачным, невесомым, но уже притягивал. Звал за собой, обещая…

Когда-то у него была семья. Он вел за собой стаю. Теперь же, остался один. Не было больше никого, кто мог бы скрасить долгие зимние ночи, кто следовал бы по пятам, пытаясь не отстать.

Был только он и его клятва.

Обещание, данное луне.

Кровь за кровь. Жизнь за жизнь.

Огромный зверь выскочил на небольшой, укрытый снегом пригорок и резко затормозил, взрывая лапами снег. Покружился немного и плюхнулся на задние лапы. Перед ним лежал Барглин.

Он вернулся домой.

И он пришел отомстить.

Зверь запрокинул морду и завыл. И луна в который раз подтвердила его клятву.

Кровь за кровь. Жизнь за жизнь…

Эбби потянулась сладко и открыла глаза. Улыбнулась солнечным лучам, что заливали комнату. И пусть солнце это было зимнее и не грело, все одно радовало безмерно.

Затем нахмурилась. Вспомнила о том, что было вчера. Губу закусила. Питер снова принялся за старое. Попрекал ее. Расстроил вот. До слез довел.

Медленно, точно бы страшась правды, Эбби повернула голову. Соседняя подушка была пуста. А ведь вчера она спать легла, так и не дождавшись благоверного. Приходил? Или же приказал постелить ему в гостевой? С Питера сталось бы. И ведь знает о том, что супруга его терпеть не может спать в одиночестве, а все одно… Точно бы наказывает ее своим равнодушием.

Эбби вздохнула и протянула руку. Провела кончиками пальцев по мужниной подушке, подхватила ее, прижала к щеке. Слабый аромат знакомой туалетной воды пощекотал ноздри. Одеколон этот она сама выбирала еще в столице. И Питер только им и пользовался. То ли нравился он ему, то ли… не желал огорчать супругу.

Эбби снова улыбнулась. Приходил. И спал рядом. Значит, простил? И будить не стал, потому что пожалел. Решил, что ей отдохнуть стоит.

Настроение взметнулось. Радость переполнила сердце. Все хорошо. Замечательно просто. И они с Питером обязательно помирятся. Иначе ведь и быть не может. Эбби все-все сделает, чтобы вымолить прощение. Самой лучшей женой станет.

Она подскочила с кровати. Протанцевала к зеркалу и покрутилась перед ним. Сомнений в том, что жизнь прекрасна больше не осталось. Эбби никогда не умела долго предаваться унынию. И грустить не любила.

Она молода. Двадцать три всего. Разве ж это годы? Жизнь даже и не начиналась.

Эбби помнила, как матушка незадолго до гибели своей сетовала, что дочке единственной, двадцать один год уж исполнился, а ни мужем, ни даже женихом еще не озаботилась. Больно уж матушка по этому поводу убивалась.

— Еще год-два и ты перестарком станешь, — матушка никогда-то Эбби не щадила. Критиковала по разному, недостатки все выискивала и озвучивать не стеснялась. Не при посторонних — этого никогда она себе позволить не могла — а вот наедине не упускала возможности попенять дочери единственной. И Эбби плакала часто, когда матушка ей высказывала. — Кому тогда нужна будешь? Хватит уже перебирать, ни к чему хорошему это не приведет. Только сплетни и слухи ползут по столице. Этак скоро от тебя последние холостяки отвернутся.

А Эбби все одно перебирала. Могла себе позволить. Тот нехорош, этот — и того хуже. У одного глаза навыкате, а другой и вовсе блондин. Блондинов Эбби никогда не жаловала. Они ей все казались какими-то блеклыми, точно бы выцветшими.

Она красива.

А разве ж не так? Эбби еще раз крутанулась вокруг своей оси, наблюдая за тем, как красиво опускаются волосы на плечи. Локонами закручиваются и спадают почти до самой талии. А сами-то густые, точно соболиный мех блестят. Красота, одним словом. И глаза у нее ясные, прозрачные, точно зимнее небо или вот вода родниковая. И губки алые, блестят влажно. Кожа, точно жемчуг, перламутровая и гладкая, без единого пятнышка. Грудь высокая, крепкая, а талия — тонка настолько, что Питер двумя руками обхватить может. Ноги всегда были для Эбби предметом гордости. Идеальные. Длинные. И пальчики на ногах аккуратные, ровные с маленькими розовыми ноготками.

Красавица, одним словом.

А еще она богата.

И, пожалуй, последнее качество было не в пример важнее.

Потому как и молодость и красота имели свойство быстро заканчиваться, если не поддерживались полновесной монетой. А как иначе, сохранила бы она молодость, если бы вставала на зорьке, а ложилась на закате. Да весь день только и делала, что пыталась на жизнь заработать? Разве ж красота ее, пусть и естественная, природой-матушкой подаренная, сохранилась бы после такой жизни-то? Да и была бы Эбби так же красива в домотканом сером платье без вышивки и кружев?

Вот то-то и оно.

Эбби еще разочек крутанулась на пальчиках. Состроила рожицу своему отражению и звонко рассмеялась.

Новый день просто обязательно должен быть чудесным. Она это чувствовала. Внутри нее все звенело и пело. И некая невидимая струна натянулась до предела и того и гляди лопнуть норовила и осыпать Эбби фейерверком.

— Что-то сегодня произойдет, — произнесла она вслух, улыбаясь. — И обязательно, что-то хорошее. Я чувствую.

Анника появилась по звонку госпожи. Помогла умыться и одеться.

— Завтрак прикажете подать в столовую? — поинтересовалась.

— Да, — с улыбкой кивнула Эбби. — А мистер Барроу…

— Так нет его, — горничная даже растерялась немного. — Уехал. Рано еще было.

Улыбка слетела с лица Эбби.

— Как уехал? Куда?

Служанка плечами пожала. Ей не положено было знать о таком. Она ж горничная только. Перед ней господа не отчитываются. Только вот слишком уж несчастные глаза стали у миссис Барроу. Да губы задрожали от обиды. И Анника сдалась. Была она девушкой доброй и отзывчивой. Никогда никому зла не желала, а госпожа ей нравилась, пусть только и двое суток она у нее прослужила.

И потому Анника оглянулась по сторонам, точно бы удостовериться хотела, что никого кроме них двоих нет в спальне, приблизилась к миссис Барроу и прошептала заговорщицки: