После завода они увидели не менее захватывающее зрелище — траншеи, доверху заполненные застывшей лавой. Хинту впечатлила мысль, что оборонительная линия неожиданным образом исполнила свое назначение — спасла Шарту от беды, хотя этой бедой оказались вовсе не омары. Если бы лава свободно разлилась по поверхности, а не ушла в траншеи, она могла бы добраться до поврежденных баков с горючим, и тогда произошел бы взрыв непредсказуемой разрушительной силы.

Затем они прошли вблизи электростанции. Это было угрюмое черно-серое здание, почти лишенное окон и дверей, каждую стену которого облепили, наподобие строительных лесов, технические галереи и лестницы. Электростанция героически работала даже сразу после землетрясения. Теперь она выглядела залатанной и покосившейся, но из ее черных, укрепленных растяжками труб по-прежнему вырывались небольшие джеты пламени — это мощные генераторы сжигали идущее под давлением фратовое топливо. Они издавали ровный, ни на мгновение не затихающий гул.

За электростанцией раскинулась подстанция-распределитель — целое поле трансформаторов и опутанных проводами мачт. Мимо распределителя Тави и Хинта дошли до заводов по очистке воздуха. Здесь снова были огромные цистерны, только не с топливом, а со сжиженным водородом, кислородом и азотом. Между гигантскими цилиндрами тянулись переплетения труб, дальше шумели огромными лопастями турбины, нагнетающие атмосферный воздух в угловатые махины очистительных камер. Земля под камерами была вечно мокрой — излишки водорода и кислорода соединялись в конденсат. За очистителями было большое, но мелководное озерко. Здесь Хинта спустил Ашайту с ослика, чтобы брат мог покружиться вдоль берега. Некоторое время они стояли и наблюдали, как отражения облаков плывут по темно-зеленой мертвой глади ядовитой воды.

— Примерно сейчас, — подумал вслух Тави, — Ивара пришел к Фирхайфу.

— А мои родители — к врачу. Момент истины. Мы можем только ждать. Взрослые с таким трудом верят друг другу. Это главная причина, по которой так сложно предугадать, чем закончатся их разговоры.

— За Ивару и Фирхайфа я больше спокоен, чем за твоего отца.

— Согласен. Ивара и Фирхайф — самые добрые и благоразумные взрослые во всем Шарту. Только в них сейчас и получается верить. — Некоторое время они молчали, потом Хинта заговорил о другом. — Мы так редко ходим к этому озеру…

— Потому что здесь тоскливо. Это всего лишь прокисшая вода на задворках технической зоны. А по другую сторону — голые красные холмы.

— Да, ты прав. То ли дело море: оно огромное, красивое, иногда бурное. За бегом волн можно наблюдать часами. Я понимаю, почему люди все еще любят селиться у моря, хотя прошли века с тех пор, как там умерла жизнь, и рыболовство стало фактом древней истории. Но море в любом случае чище этого озера. В нем можно плавать. А эта вода, кажется, способна растворить скафандр.

— Ты плавал в море?

— Маленьким — да. Потом уже было как-то неловко делать это при других. А ты разве нет? Мне даже казалось, что ты когда-то давно плавал со мной.

Тави покачал головой.

— Я и не знал, что это вообще возможно.

— Странно. Наверное, я этого хотел и оттого придумал себе ложные воспоминания. Или это был кто-то другой. Одноклассник из младшей школы? — Хинта задумался, пытаясь найти в себе ответ. Но это была одна из тех маленьких случайных ошибок памяти, которые хоть и нервируют, но на самом деле ничего не означают и не имеют никакой разгадки. — Есть свои фокусы в настройках скафандра, но это вполне возможно. Как же мы это упустили?

— Я бы хотел попробовать, — с неожиданной жадностью пожелал Тави. — Я бы многое хотел попробовать — наверное, оттого, что моя жизнь из-за Джифоя как будто кончается.

— Слушай, — сказал Хинта, — а ведь осталось около недели до даты прошлой катастрофы! Многие поедут на побережье. И мы тоже.

— Джифой наверняка найдет повод толкнуть одну из своих отвратительных речей.

— А мы его можем не слушать. Мы втроем с Иварой будем ходить и искать какие-нибудь безумные, интересные вещи, подойдем к Экватору в том месте, где он уходит в море. И, возможно, найдем время поплавать. Это будет весело.

— Хорошо. — Впервые за сегодняшний день Хинте показалось, что он слышит в голосе Тави улыбку.

От озера они повернули на запад, прошли через скучноватую часть южной окраины, с тыльной стороны обогнули продовольственные склады, посмотрели на мощные тектонические разломы — в некоторых местах, где треснула земля, возникли уровни высотой в человеческий рост. Каждый разлом был как бы запаян поднявшейся из глубин лавой. На месте старых дорог трудились рабочие, разравнивая каменистый грунт, чтобы по нему снова могли свободно проехать тяжелые машины.

Там же, на южной окраине, они увидели открытый парк рабочих машин. Тави потянул Хинту к тем, которые выглядели самыми новыми, и не прогадал: мальчики нашли на колесах одного из бульдозеров маленькие пометки с аббревиатурой и фирменной символикой «Джиликон Сомос». Если их теория о сделке администрации поселка с корпорацией еще нуждалась в каких-либо доказательствах, то вот они, пропечатаны на пыльном металле. Было поразительно, что деятельность «Джиликон Сомос» в Шарту ведется почти открыто, и при этом по поселку еще не пошел никакой слух.

А сразу после визита в автопарк они наткнулись на тела омаров.

Это произошло в юго-восточной части поселка, где находился комплекс административных зданий, которые мало кто хотел видеть в центре поселения — офис шерифа, тюрьма и морг для людей, умерших не в больнице.

Трупы висели на крюках старого, давно сломанного двурукого робо-погрузчика. Чтобы картина выглядела симметрично, машину заставили раскорячить свои ржавые клешни. Так она и стояла, воздев к небу стальные конечности. Трупов было четыре, расположили их ровно в ряд. Кишки и трубки из тел размотались до земли. Глаз не было, почти не было и самих лиц — одно сплошное месиво из крови и металла. На земле под телами клочьями застыла белая пена давно погибших и засохших нанитов.

— Я не знал, — чуть слышно произнес Тави.

Хинта понял, что его тошнит. Зрелище этой расправы, этих давно убитых и уже разлагающихся тел, казненных, превращенных в освежеванные туши — это было слишком для него. Убитый омар в гумпрайме почему-то не вызывал такого отвращения. Его было жалко — да, и было неприятно, когда люди над ним глумились. Но он еще не сгнил, у него еще была форма. А здесь, на крюках, висела жизнь, распущенная на веретено капилляров, разъеденная тендра-газом, распадающаяся на свои пра-элементы. Вид этой смерти вызывал ужас, от него мутнело сознание и хотелось бежать. А потому Хинта просто взял Тави за руку и увел его прочь от ужасного зрелища. Некоторое время они шагали, будто в тяжелом опьянении. В какой-то момент Хинта оглянулся на Ашайту — но брат был спокоен. Малыш, похоже, просто не воспринял то, на что они смотрели, как останки живых существ, для него это были мокрые штуки на крюках — ничто, часть слишком сложного мира.

Они возобновили разговор лишь, когда место казни осталось далеко позади.

— Следовало догадаться, что они сделают нечто подобное, — мрачно сказал Хинта. — Думаю, только волей Киртасы эта экспозиция не оказалась на центральной площади, куда ее поставил бы Джифой. Знаешь, думаю, я понял, почему саркофаги некоторых погибших не открывают. Живые вообще не должны такое видеть. Это убивает что-то внутри. И, наверное, нет ничего хуже, чем увидеть такое, если лично знал человека.

— А я вот пытаюсь представить: что чувствовал тот, кто вешал? — сказал Тави. — Какая у него была душа? Вот опять наступает день, когда я понимаю, как мало знаю о людях. Может, попасть в дом Джифоя — не такое уж бессмысленное событие. Да, мне будет плохо, но я научусь понимать до конца всю эту пустоту и ненависть…

— Нет, Тави, — испугался Хинта, — не каждую дверь нужно открывать, не каждую вещь понимать. Ты можешь стать умным, добрым и даже великим, не заходя в этот дом.