— Я знал, что ты сейчас это сделаешь, — фыркнул Хинта. Сам он приложил к губке тыльную сторону ладони, а потом поймал Ашайту за руку и сделал с ним то же. Теперь на их коже светились номера мест — «97», «98», «99» — набранные традиционной литской числицей, причем перевернутый боком знак числа сиял у Тави прямо над переносицей.

— До возвращения домой краска испарится, — легкомысленно отмахнулся он.

В кафетерии Хинта купил для Ашайты сладкую ленту лиавы, и они пошли в зал.

Воздух дрожал в лучах проекторов, извергающих в зал потоки неосязаемого огня и льда. Джилайси Аргнира действительно плакал, когда выносил из битвы своих израненных врагов, а те, обезумев, кричали ему: «что ты делаешь, убей нас». И наконец, поняв, что резню невозможно остановить, Джилайси начал сражаться против всех. Как демон, в огненно-стальном облачении, с окровавленным, но все еще прекрасным лицом, он носился посреди битвы, поражая и тех, и других. И вот наступило мгновение, когда уже все, с обеих сторон, перестали сражаться друг с другом и пытались уничтожить лишь его одного. Но он был неуязвим. Какая-то сила светлого горя окружала его непроницаемым щитом, и он ускользал, прыгая меж перекрещенных лучей смерти. Пораженные его подвигом, две огромные армии сдались и отступили, оставив его одного стенать посреди рухнувших бастионов, брошенного оружия, разбитых машин и тонущих в расплавленном льду мертвецов.

На середине сеанса зашторенные двери всколыхнулись, впустив в зал лучик света и кучку новых зрителей. А потом Хинта почувствовал, что Тави наклоняется к нему и легонько пихает локтем в бок. До сих пор он думал, что только стобалльное землетрясение может отвлечь Тави от деяний Джилайси. Но сейчас толчков вроде не было, а Тави все-таки отвлекся.

— Что? — негромко спросил Хинта. На них никто не оглянулся — мощно наплывающая музыка глушила своим рокотом голоса.

— Посмотри, — громким шепотом сказал Тави, — вон тот человек.

Хинта перевел взгляд с героев на трибуны по ту сторону арены. В алых вспышках от клинка Джилайси было видно ряды смутно белеющих лиц. Хинта смотрел долго, пока, наконец, не выделил из массы зрителей мужчину, на которого указывал Тави.

— Он пошел в ламрайм? Он не по делам сюда приехал и даже не посмотреть на нашу жизнь? Он приехал и пошел в ламрайм?

Через час и двадцать минут лам был прерван антрактом. Хинта повел Ашайту прогуляться, а Тави взял на себя бремя покупки сладостей. Он шел через толпу с тайной мыслью о возможности встречи, и внезапно его желание исполнилось: он заметил чужака и вошел в кафетерий прямо вслед за ним. Они друг за другом встали в очередь к автоматической навамешалке.

— Пта, — осторожно сказал в спину незнакомцу Тави, — Вы приехали сегодня, на тихоходном поезде?

Мужчина полуобернулся и через плечо глянул на мальчика. Лицо его было чистым и приятным, губы — неяркими, глаза — ясными, блестящими. Тави неуверенно улыбнулся ему.

— Как ты узнал?

— Мы видели Вас на спирали у Экватора.

— А, так это был ты, — улыбнулся мужчина. — И твои друзья?

Он перевел взгляд куда-то дальше. Тави посмотрел в ту же сторону. Хинта стоял у самого выхода из зала и придерживал Ашайту за руку, чтобы тот не начал танцевать среди людей.

— Да, это они. Пта, — снова рискнул Тави, — Вы же из Литтаплампа, так? Думаю, там есть ламраймы побольше и получше нашего. Неужели Вы приехали сюда только за этим?

— А-а, так вот что не дает тебе покоя? Просто правление поселка еще не подготовило мне жилье. Сказали подождать три часа. Не буду же я сидеть у них в офисе все это время. И вот я здесь.

— Значит, Вы останетесь в Шарту?

Мужчина чуть кивнул.

— А далеко идет та тропа? — неожиданно поинтересовался он.

— До самого моря, пта, — удивленно ответил Тави. — До старого Шарту, который был смыт цунами. На его месте теперь мемориал. Тропа выходит прямо к мемориалу. Но по ней не проехать, а для пешей прогулки это слишком далеко.

— Спасибо, — сказал чужак. — Это мне пригодится.

Его заказ был уже готов. Он подхватил свой кулек с навой, подмигнул Тави и пошел обратно в зал. Тави пялился ему вслед, пока очередь у него за спиной не начала возмущаться.

Возвращался назад он с четырьмя огромными, холодными, сладко пахнущими кульками разноцветной мелкорубленой навы. Антракт закончился, и они снова расселись по местам. Джилайси Аргнира говорил речь среди способных слушать раненных, и те склонялись, обессиленные войной, понимающие правоту его слов. Хинта решился оторвать Тави от зрелища.

— Я видел, ты с ним говорил. Узнал что-нибудь?

— Не знаю, — с непонятной радостью пожал плечами Тави. — Просто поздоровался. И убедился, что это очень необычный человек.

— Как?

— Не знаю. Не могу пока толком объяснить, но это точно так. Он как будто моложе всех остальных взрослых. Он живой, Хинта, он не гаснет, как наши с тобой родители, он очень ярко горит внутри. И ему как будто совсем ничего не нужно от мира вокруг. Словно он и здесь, и больше, чем здесь.

Хинта не нашелся с ответом, и они снова обратили взгляды на арену. Им предстояло еще полтора часа зрелища.

Когда лам закончился, и они вышли на улицу, небо уже переливалось всеми цветами заката. Солнце тонуло за горизонтом, стреляя зелеными и алыми сполохами последнего света. Расходиться не хотелось. Тави вышел на радиосвязь с матерью, сказал, что гуляет с Хинтой, и выпросил у нее еще два часа. Хинта отвел Ашайту домой, передал его в распоряжение родителей, а сам вернулся назад, во двор.

Они обсуждали лам так долго, что наступила ночь. Когда дома поселка утонули в густых сумерках, а окна загорелись, ребята легли на землю и стали смотреть в небо. Два маленьких полумесяца, то сходясь, то расходясь, медленно танцевали друг вокруг друга. По большей части они были бледно-желтыми, но оконечность одного из них перечеркивалась черной сеткой крошечных линий.

— Ты когда-нибудь видел, как древние рисовали Луну? — спросил Тави.

— Просто круг. Будто ночное солнце.

— Даже не верится, что она была такой, да?

— На ней был город древних. Огромный космический порт. Он полностью погиб. Когда я был совсем маленький, мать говорила, что по небу летают два бумеранга, а на конце одного из них сидит паучок. Как город, полный людей, мог превратиться в черную зазубрину на осколке планеты?

— Я думаю, вблизи он все еще выглядит как город, — сказал Тави мечтательно. — С башнями из металла и стекла, с рудниками для добычи льда и гелия, с протянувшимися вдаль дорогами, с огромными кораблями древних, мертвыми и порушенными, стоящими в своих взлетных шахтах…

— Да, так может быть, — согласился Хинта. — Я даже думаю, часть машин там еще жива. Спят в темноте без людей, ждут чего-то. Я слышал, некоторые машины древних еще работают в космосе. Если настроиться на их частоту, то можно поймать какой-то сигнал. Но никто больше не умеет его понимать. Возможно, и этот город на осколках Луны все еще о чем-то говорит, передает какое-то сообщение, просьбу о помощи.

— А вдруг там кто-то еще живет? — загорелся вдруг Тави.

Хинта качнул головой.

— Там совсем нет атмосферы. Нечего есть и нечем дышать. Удар, расколовший Луну, должен был нарушить целостность всех построек. Весь их воздух ушел в космос. Прости, Тави. Там только пыль, мрак и дремлющая сталь. И так, наверное, останется уже навсегда.

Тави смотрел в сияющее звездами небо.

— Это очень грустно.

— Может, и нет. Это след, который по меркам одной человеческой жизни просуществует почти вечно. След чьей-то мысли, чьей-то борьбы. Я бы хотел оставить после себя не меньше. Представляешь, мы сейчас и отсюда видим то, что было построено почти тысячу лет назад. Какое же оно должно быть огромное там, на другой планете, раз мы видим его даже без бинокля? Какие же великие это были люди!