— А какая историческая ценность у этой джалипа? — спросил Хинта. — Или Вы просто хотели нас заинтриговать?

— Эта загадка умещает всю нашу культуру и историю в двух сотнях слов, но весь смысл там, в ответах, особенно в ответе пленника из Джидана; пока не придешь к нему, мудрость джалипа остается непонятна.

— А какой ответ для пленника из Джидана?

— Не хочешь сам угадать?

Хинта качнул головой.

— Только не сейчас, — убирая из уголков глаз жгучие слезы, взмолился он. — Сейчас я хочу покоя и простых вещей.

— Хорошо. Так зачем же была нужна вода каждому из них? Пленнику из Притака — чтобы снова превратить ее в лед, потому что лед может быть оружием. Пленнику из Лимпы был нужен кипяток, чтобы выплеснуть его на врагов, потому что огонь может быть оружием…

— А пленнику из Джидана?

— А ему не нужна была вода. Джиданец просто хотел, чтобы на Земле стало одним кусочком льда меньше.

Тави засмеялся под маской. Хинта опешил.

— Это нечестно. Вы ни тогда, ни сейчас не спросили, зачем топить лед. Вы спросили, зачем нужна вода.

— Да, это подвох. Но без него в джалипа стало бы куда меньше шарма. Этот ответ, как и саму загадку, придумал вовсе не я. Ее создал нетривиальный ум какого-то человека, который жил за века до нас, а потом ее огранила народная мудрость. Вдумайся в эти ответы, Хинта. В них действительно вся наша культура.

— Лед как инструмент — технология Притака. Битва в самых безнадежных обстоятельствах — честь Лимпы. И действие ради мира — джиданская Борьба За Саму Жизнь, — медленно произнес Хинта. — Да, теперь я вижу. Потрясающе схвачено.

— Три человека в запертой комнате, — сказал Тави. — Совсем как мы. Это даже странно.

Хинта подумал о том, что в последние дни все происходящее стало как будто пророчеством чего-то еще.

— Пта, — обратился он, — могу я, как это делает Тави, тоже называть Вас по имени?

— Конечно.

— Ивара, — осторожно, как бы пробуя это имя на вкус, произнес Хинта. — Когда я вошел в студию, Вы говорили про вчерашнее отключение электричества. Было очень интересно. А можно продолжить с того места, где мы тогда остановились?

— Дай подумать. А что ты слышал?

— Про наведенное напряжение. Вы обсуждали с Тави, как его можно вызвать искусственными средствами и как при его помощи можно уничтожать технику. И как бы это выглядело. И пришли к выводу, что приборы отключились не из-за него.

— Да, верно. Я вел к тому, что это мог быть эффект, как бы противоположный наведенному напряжению. Ведь что такое наведенное напряжение? Это электрический ток, который возникает в железках, оказавшихся на пути движения мощного магнитного поля. Теперь посмотри на это с другой точки зрения. Магнитное поле теряет часть энергии, когда порождает в телах наведенные токи. Я не химофизик. Но что, если можно создать одно такое тело, которое стянет всю энергию со всех других тел, у которых есть сильное магнитное поле?

— И с Экватора?

— С него в первую очередь, потому что его поле самое сильное. А еще с самой магнитосферы Земли, с каждого прибора, и даже с людей, потому что в нас тоже есть электрические токи.

— Звучит так, будто это тело, которое стянуло всю энергию, было очень большим и голодным, — прошептал Тави.

— Кстати, насчет магнитного поля планеты, — добавил Румпа. — Я точно знаю, что оно ослабло, потому что ночью мои приборы показывали повышенный фон космической радиации — не настолько, чтобы мы были в опасности, но все-таки достаточно сильно.

— А в тот момент, когда все началось, — сказал Хинта, — у моего брата случился странный приступ. И мы по темным улицам несли его в больницу.

— Он в порядке? — вскинулся Тави.

Хинта покачал головой.

— Ашайта в коме. Я не знаю, когда он из нее выйдет. И я не знаю, в каком состоянии больница после толчков.

Больше говорить он не мог: дыхание сбилось, из глаз потекли слезы. Это были очищающие слезы; они смывали его былую перестывшую злобу, одиночество, боль. От влаги глаза сильнее защипало, так что Хинта был вынужден зажмуриться и зажать их руками. Тави повернулся на бок и приобнял друга. Долго-долго их маленькая компания молчала.

— Единственное, чего я еще не могу установить, это правильной причинно-следственной связи, — нарушил молчание Ивара. — Может быть, явление с отключением энергии было форшоком грядущего землетрясения. А, может быть, землетрясение — это последствие отключения энергии.

Хинта высвободился из объятий Тави, сел и стал смотреть на Шарту. Туман начал рассеиваться, реки магмы остывали, их жуткий алый свет уже не казался таким ярким. На улицах появились первые стихийные спасательные команды, но все они пока работали слишком далеко от школы, чтобы звать их на помощь.

— Я думаю, второе. То, что выключило нам свет и почти убило моего брата… Я не знаю, что это. Не знаю, как оно работает. Но это оно здесь главное. — Хинта произнес это почти с ненавистью.

— Почему? — спросил Тави.

— Потому что что-то изменилось. Потому что вещи становятся связанными друг с другом. И связей все больше. И они все сложнее. И я начинаю сходить от них с ума.

— Ты еще что-то хочешь рассказать? — спросил Румпа.

— Может быть. — Хинта шмыгнул носом. — Но чуть-чуть позже. Мне надо успокоиться до конца.

— Ничего, — сказал Тави. — У нас будет долгий разговор. — Он тоже сел, спустил ноги вниз. На его шее мигали аварийные маячки, а кожа на лбу и щеках от тендра-газа начинала темнеть и покрываться волдырями. — Интересно, через сколько часов за нами придут? Через три? Через шесть?

Хинта покачал головой.

— Раз они все еще не здесь, значит, они не ловят наш сигнал.

— Или слишком много пострадавших.

— Нет. Нам бы обязательно дали знать, что нас обнаружили, чтобы мы могли спокойно ждать, когда нас снимут отсюда. А сейчас здесь ни души, кроме нас. Я думаю, у них вышла из строя станция, которая поддерживает аварийные маяки. Без нее наш сигнал бедствия уходит в пустоту. Ивара, а Вы какого мнения?

Мужчина пожал плечами.

— Вы двое разбираетесь в этом лучше меня. Я проходил свою технику безопасности слишком давно и слишком далеко отсюда. Там были другие гаджеты для выживания. И там не было такого чувства одиночества перед лицом угрозы. А здесь — куда ни посмотри — не увидишь на горизонте куполов Литтаплампа.

— Можем рискнуть и попробовать спуститься вниз.

— Нет, уже не можем. Мы начинаем пьянеть, и это стоит осознавать, чтобы не наделать глупостей. Это похоже на смесь счастья с усталостью. По телу как будто разливается тепло; движение становятся неточными, восприятие затуманивается, речь замедляется. Все это не очень уловимо, особенно для того, с кем это происходит впервые.

— А с Вами?

— Нет, я еще не попадал в такие ситуации. Но я пил тягучий кувак.

— Я пробовал, он невкусный, — сказал Тави.

— Но от него приятно, да? — вставил Хинта. Учитель кивнул.

— Сомнительная привилегия взрослых.

— Я один раз, — вспомнил Тави, — ходил по улице без шлема больше часа. Вернулся домой с сильно покрасневшими глазами. Мама жутко ругалась, а потом перестала, когда увидела, как мне плохо…

— И все же, как это странно: сидеть на улице без скафандра, трогать вещи обнаженными кончиками пальцев, смотреть вдаль глазами, не защищенными ни силовым полем, ни стеклом, — сказал вдруг Румпа, и эти слова прозвучали так, будто были частью большего потока мыслей, как если бы он уже несколько минут вел бурный внутренний разговор. — Да, потом нам будет плохо. Но сейчас мы делаем то, чего постоянно лишены в повседневной жизни. Иногда я замечаю вещи лишь в тот момент, когда их больше нет под рукой. Мы так привыкли к своим скафандрам — они для нас почти как кожа. Мы привыкли к пластику и металлу, к блестящим и гладким поверхностям, к искусственной дистанции, которая отделяет нас от ветра и пыли, ядовитой сырости туманов, грязи и камней, от всего, чем, кроме нас самих, полон мир.

Тави подобрал маленький обломок пластика и начал разламывать его в пальцах — будто хотел на практике прочувствовать то, о чем говорит старший. Белые крошки беззвучно осыпались в хаос металлических обломков. Было интересно наблюдать, как они кружатся в воздухе, ударяются о множество мелких препятствий, исчезают из виду, проваливаясь сквозь нагромождения крупного мусора. Румпа подставил Тави ладонь, и мальчик отломил для него часть рассыпчатой пластины. Мужчина задумчиво сжал белое крошево в кулаке.