— Экватор! — крикнул парень из седьмого ряда.

— И?

— Экватор был построен как раз для восстановления магнитного поля Земли. Он нагрел ядро планеты и вернул ему стабильность, компенсировал последствия изменения орбитальной траектории и замедления вращения Земли вокруг ее оси. Это знают все. Но еще Экватор убрал… уже несколько столетий нашим скафандрам не нужна радиационная защита, мы свободно выращиваем такие культуры, как фрат, прямо на открытых полях. И все потому, что космическое излучение, благодаря Экватору, снова не достигает поверхности Земли.

— Онтогеотика?

— Да.

— Молодец. И все остальные — тоже молодцы. Хорошо работаем. Сколько вариантов мы уже отсеяли! И вот еще один. Итак, допустим, что все дело в Экваторе. Но кто мне объяснит, почему эта гипотеза является лишь подходом к одному из нужных нам ответов, но не самим ответом?

— Не работает, — сказал парень, владевший микрофоном, — потому что вышедший из строя Экватор не мог отключить нам всем технику. Строго говоря, наши приборы должны были бы начать работать лучше. Ведь все это время он на них зафанивал. А теперь, без этой огромной индукционной катушки, они бы оказались в идеальных условиях.

— Верно. Что же получается? Магнитное поле планеты ослабело, и приборы отключились в одно и то же время. Экватор — тоже прибор, и в нем тоже течет электрический ток. Логично будет предположить, что он просто не работал, как и все на Земле. То есть, он — часть уравнения, а не причина, которая объясняет случившееся. И я уверен, что Экватор заработал снова, причем произошло это в тот самый момент, когда включились другие приборы — потому что уже через несколько минут после катастрофы ионизирующее излучение начало возвращаться к своим прежним значениям.

— Это невозможно объяснить законами химофизики!

— Верно. Законами существующей науки это нельзя объяснить — такого явления человечество еще ни разу не наблюдало за всю известную нам его историю. Но теперь это произошло, и мы должны создать новый закон в науке, новую теорию, которая позволит это объяснить. Мы должны выйти за пределы того, что можно прочитать в книгах, и придумать что-то новое сами. И, как я уже сказал, в своей способности выдвигать гипотезы мы равны с учеными из корпоративных лабораторий и крупнейших научных центров ойкумены. На сегодня все. Думайте.

Хинта ощущал, что у него взрывается мозг. Аудитория тоже взорвалась шумом сотен голосов, сотен споров, обсуждений и идей. Румпа достиг своей цели — никто больше не маялся бессмысленным страхом; все искали что-то, смотрели, как ищут другие, чувствовали себя частью не Шарту, а ойкумены, человечества. Незаметным жестом он вернул этот зал во времена бурного прошлого, заново превращая школьную трибуну в политическую, и сделал это настолько тонко, что Джифой с его манерой воплей и лозунгов мог бы от зависти вырвать последние волосы с краев своей лысины.

Собрание расходилось. Хинта тоже сорвался с места и начал спускаться к выходу из зала, но в дверях образовался сильный затор, и он застрял. Когда он, наконец, вырвался, Румпа исчез. Некоторое время Хинта колебался, затем снова направился к студии, подгоняемый смутной надеждой, что все-таки сможет застать учителя там.

Большинство школьников уже покинули школу, в коридорах царили пустота и тишина. Издалека, от лестницы, Хинта расслышал голос Румпы: тот продолжал с кем-то разговор, начатый в актовом зале.

— …с древних времен известно множество средств, чтобы дистанционно создать на вражеском оборудовании наведенное электрическое напряжение. Это можно сделать с помощью нейтронных или электромагнитных бомб, с помощью микроволнового излучения или воссоздавая эффект эха по Чема, а также целым рядом других способов, каждый из которых сводится к переполнению проводников энергией. При таком переполнении проводники перегреваются и их компоненты разрушаются…

Его собеседник что-то ответил.

— Верно. Есть несколько причин, по которым мы можем быть уверены, что вчера случилось не это. Во-первых, оборудование не сгорело — оно снова может работать. Во-вторых…

Хинта шагнул через порог студии и замер. Румпа сидел верхом на одной из парт. Напротив, тоже на парте, сидел Тави. Оба они были вполоборота к двери и слишком увлеклись разговором, а потому не замечали появления Хинты.

— …мы не наблюдали никаких явлений, связанных с переполнением энергией. Если бы Шарту подвергся такой атаке, то эффект был бы такой же, как от удара молнии, только в разы сильнее. Разве робо не должны гореть, когда на их платы попадают по-настоящему сильные наводки? Есть и другие нестыковки. Свет просто исчез. Но должно было быть иначе. Все металлические предметы стали бы нагреваться, лампы бы перегорали — вспыхивали с огромной яркостью, а потом взрывались. Ведь так?

Хинта тихо сдал назад, намереваясь уйти. Внутренне он проклинал себя за то, что сунулся в студию именно сейчас; ему казалось, что было бы в тысячу раз проще сделать все по очереди — сначала поговорить с Румпой, а потом уже с Тави. И все же он заставил себя остановиться.

— Дроны умирали бы в судорогах. — Рядом с чужаком Тави выглядел таким счастливым, таким увлеченным. Это больше не пугало и не раздражало Хинту, но он все еще испытывал по этому поводу какое-то странное, сложное чувство, которое сам не мог понять. Они были похожи как отец и сын, или как два брата, рожденных с разницей в двадцать лет, только их глаза отличались по цвету. Это зрелище странно завораживало, и Хинта невольно задался вопросом, сколько еще пройдет времени, прежде чем другие заметят то, что сейчас столь ясно видел он.

— Да, дроны горели и, возможно, совершали бы какие-то хаотические движения, напоминающую агонию живых существ. Но это не единственная нестыковка. Есть и другая. Что было бы с людьми?

— Я изучал палеобиотику, — сказал Тави. — После удара метеорита разные виды живых существ гибли по разным причинам: холод, уменьшение светового дня, землетрясение, выбросы в атмосферу пыли и ядовитых газов. Казалось бы, все это не должно было затронуть некоторых простейших. Однако гибли и они. Тех, кто не погиб по прочим причинам, убивала космическая радиация.

— Так что было бы с нами, с людьми, если бы сюда дошла волна ионизирующего излучения, любой природы, настолько сильная, что она отключила бы приборы?

— Жар, жжение на коже, головная боль, дурнота, тошнота. Возможно, смерть в течение нескольких часов или нескольких дней. Я имею в виду не Шарту, а гибель вообще всего человечества, кроме тех, кто в первые же минуты успел бы найти специальное укрытие.

Румпа кивнул, после чего оглянулся и, наконец, заметил застывшего у двери Хинту.

— Привет.

Это простое обращение застало Хинту врасплох.

— Здравствуйте, — ответил он, потом сделал над собой усилие и нерешительно добавил, — привет, Тави.

— Привет, — почти беззвучно повторил тот. Улыбка сошла с его лица, и он стал выглядеть совсем иначе, будто появление Хинты разом выбило из него весь тот свет, который он накапливал, общаясь с учителем.

— Здорово, что ты зашел, — сказал Румпа. — Мы тут как раз говорим о событиях вчерашнего вечера.

Его непринужденный тон слегка разряжал обстановку, и все же для Хинты было очень сложно сделать следующий шаг.

— Да, я понял. Я… я думаю, что нашел один из ответов на Ваше домашнее задание.

— Я слушаю. Не волнуйся, у потока Тави нет такого задания. А к следующему году я придумаю что-нибудь новое. Поэтому твоя отгадка ничем ему не поможет и ничего не испортит.

— Воду можно снова превратить в лед.

Мужчина кивнул, но мальчик молчал, не в силах продолжать.

— Зачем?

— Если вода замерзнет внутри замка, — с неохотой начал Хинта, — то, возможно, она разорвет…

Договорить он не успел, потому что пол резко ушел у него из-под ног. Кажется, Хинта закричал, но потом он не мог вспомнить этого достаточно ясно. Жуткий животный страх полностью поглотил его сознание. Его чувства обострились, а восприятие бесконечно ускорилось — так что он мог видеть и ощущать все вокруг, будто при замедленном воспроизведении.