— Вы успели дойти до вопроса о катастрофе времени?
— Кажется, только косвенно.
— Тогда с нее мы и начнем. Откройте на терминалах парт курс шестого потока, сразу раздел два.
Ребята зашевелились, будя терминалы и набирая в них нужный запрос.
— Как вы уже знаете, наша планета получила тридцать шесть больших ударов. Почти все они пришлись по касательной, против направления ее вращения. В Землю били твердые части кометы, распавшейся из-за действия на нее приливных сил Солнца. Каждый из больших ударов заметно снижал скорость вращения нашей планеты. В прошлом году вы изучали причины, по которым начало остывать ее ядро. И поэтому вы изучали то, как изменение скорости вращения повышает число Элиссара. Все помнят, что такое число Элиссара?
Неожиданно ответил один из новичков-крайняков, имени которого Хинта не помнил.
— Критерий подобия в магнитной гидродинамике, определяющий соотношение между магнитной силой и силой Кориолиса, — негромко, но четко отрапортовал он. — Вторым важным фактором повышения числа Элиссара стало частичное разрушение Луны, так как оно непосредственно повлияло на магнитосферу планеты.
— Очень хорошо. Как твое имя?
— Вилара Стайи.
Учитель кивнул.
— Но разрушение Луны нас сейчас не будет интересовать. Мы сосредоточимся на более простом последствии ударов и изучим другой комплекс формул. Солнце может освещать Землю лишь с одной стороны. Поэтому каждый раз, когда скорость вращения планеты меняется, неизбежно меняется продолжительность дня и ночи. Череду хаотических перемен в продолжительности суток выжившее человечество начало называть «катастрофой времени». Это изменение может показаться незначительным, но оно имело роковое значение для всех процессов на планете. Исчисление времени, которым мы пользуемся сейчас, было принято на саммите временных правительств трех континентов через десять лет после последнего удара и примерно за полвека до того, как уцелевшие люди Земли основали несколько новых государств, позднее преобразившихся в известные нам Лимпу, Джидан и Притак.
Румпа пробежал руками по терминалу, и в воздухе над кафедрой засияли формулы.
— Наше исчисление времени основано на все тех же терминах, которые применялись для исчисления времени на древней Земле, но наша секунда не равна их секунде, наша минута — их минуте, наш час — их часу, наши сутки — их суткам, наш год — их году. Секунды, минуты, часы и сутки были пересчитаны в соотношении одна целая сто пятьдесят пять тысячных у нас против одной целой у них. То есть их сутки, по нашим меркам, длились двадцать часов и сорок три секунды.
— А год? — спросил Нима.
— Нет. Ни наш месяц, ни наш год нельзя рассчитать по этой формуле, так как год и месяц зависят не от скорости вращения Земли вокруг собственной оси, а от скорости вращения Земли вокруг Солнца и от траектории Луны. Вращение Земли вокруг Солнца замедлилось лишь чуть-чуть. А вот вращение Луны вокруг Земли ускорилось. Наш год длится триста тридцать девять дней против трехсот шестидесяти пяти дней на древней Земле. То есть, с учетом продолжительности нашего дня, наш год немного больше прежнего земного года. При этом наш год включает в себя четырнадцать лунных месяцев против двенадцати лунных месяцев на древней Земле…
Лекция продолжалась еще час, усложняясь от шага к шагу, и, в конце концов, Хинта поймал себя на том, что ему интересно высчитывать, как одно время превращалось в другое. Он пытался вообразить себе великих древних с их совершенно иным ритмом жизни, пытался представить несчастных людей эпохи катастрофы, которые, оказывается, мучились не только от холода и голода, но еще и от того, что их дни и ночи стали непривычно длинными. А Румпа перемежал вычисления интересными отступлениями, говорил о «временной болезни», которая поразила людей после катастрофы, о последовавшей затем эпохе адаптации, о спорах ученых, которые долго не могли сойтись во мнении о том, как именно пересчитать старое время на новое и какими единицами измерения пользоваться. Под конец лекции Хинта чувствовал себя разорванным и усталым: он почти подпал под обаяние Румпы, но вместо радости испытывал какое-то мучительное чувство — обида на Тави оскоминой засела в душе, и из-за нее все по-прежнему казалось горько-кислым.
А потом случилось еще кое-что.
— Ну, вот и все, — сказал учитель, — на этом мы сегодня закончим. А теперь, используя пять минут, оставшиеся до конца урока, я хочу сделать пару небольших объявлений. — Он выключил свой терминал, и все голограммы исчезли, очищая пространство студии от мерцающих в воздухе уравнений и схем. — Домашних заданий в обычной письменной форме почти не будет. Не надо делать никаких упражнений на терминалах. Формулы знать надо, но я заранее верю, что вы будете повторять их без моей дополнительной указки. Все формулы, которые мы проходим, понадобятся вам на экзамене, прошу об этом не забывать!
Ребята усиленно закивали. Было в их согласии некоторое лукавство, потому что почти каждый, разумеется, думал, что отложит все сложное и неинтересное на самый конец полугодия.
— Это было первое объявление. А теперь второе: учитывая специфику нашего предмета, я считаю, что мы не должны проводить все занятия в этом кабинете. Хотя бы раз в месяц я хотел бы делать экскурсию к каким-то интересным местам, где можно воочию увидеть, как в окрестностях Шарту работают законы онтогеотики.
— А как же план Киртасы? — спросил Нима.
— Я над этим работаю. Во-первых, границы Шарту уже неплохо охраняются. Во-вторых, есть направления, где угроза омаров считается несущественной — например, маршрут вдоль Экватора. — Румпа бросил короткий взгляд на Хинту. Тот больше не ежился от каждого его взгляда, как в начале занятия, но все еще смотрел угрюмо. — Я буду стараться получить разрешение на эти экспедиции у школьного начальства и у администрации поселка. Вдоль Экватора я уже бродил сам — там есть места, где из скал потрясающе четко проступает слоистая порода, и можно, глядя прямо на пласт, рассказывать, как магнитное поле Экватора морфировало расположенную под нами геологическую плиту.
— Будет здорово, — поддержал Таджура.
— Но я знаю здесь еще не все, поэтому в качестве устного домашнего задания у меня просьба ко всем — подумайте, быть может, вы видели что-то интересное: необычные камни, расселины, шлейфы магмы, или даже остатки каких-то древних строений. Любой из таких объектов может представлять интерес.
— А можно уже сейчас что-то предлагать? — спросил Нима.
— Конечно. Но до конца урока уже совсем мало времени.
— Через два месяца будет годовщина гибели прежнего Шарту. Вы еще не знаете наших обычаев, так что…
— Я знаю, что почти все жители поедут к мемориалу на побережье. И я также знаю, что там есть на что посмотреть. Поэтому я еду вместе со всеми. Если до или после церемонии администрация поселка позволит мне провести экскурсию вдоль побережья, то я обязательно соберу на нее всех своих учеников: и ваш поток, и тех, кто младше, и тех, кто старше.
— Ура, — обрадовался Нима.
— Есть еще идея, — подал голос новичок Вилара Стайи, но его слова перекрыло сигналом окончания урока. Ребята начали собирать вещи. Румпа сошел с кафедры и остановился перед ним.
— Какая идея?
— Дыры в земле. Те, из которых туман.
На лице учителя что-то отразилось. Это длилось лишь мгновение, но Хинте показалось, что он видел, как Румпа теряет самообладание.
— Что ты имеешь в виду? — уже спокойно спросил тот. Другие ребята уходили, не обратив внимания на этот разговор, а Хинта нарочно застрял, вяло копаясь около своей парты.
— Я не знаю, как их правильно назвать. Это не ущелья и не трещины, скорее, какие-то ямы, а может быть, гейзеры или маленькие кратеры. Они изредка появляются на крайнем юго-востоке территорий поселка. Те, кто там живет, думают, что туман идет на Шарту из этих ям — вблизи видно, как они дымятся. И земля у них внутри чернеет.
— Они выделяют горячий тендра-газ?
— Понятия не имею. Но одна такая появилась за ночь под парником моего дяди. И когда он вошел внутрь, все растения внутри были мертвыми и черными, будто сгорели.
