— Да будет так, — ответил Ивара.

— Прощай, прекраснейший из людей. И вы, мальчики, тоже прощайте.

Старец опустился на какую-то каменную приступку у стены. Факела у него не было, и тьма почти поглотила его.

— А как же ты? — спросил Ивара.

— Я останусь здесь, — с улыбкой в голосе ответил Надеша. — Мое время вышло задолго до того, как ты пришел к нам в первый раз. Наверх уже не подняться. А значит, мне самое место здесь.

— Ты говорил, что старики из твоего народа испытывают себя, спускаясь на золотой путь, — вспомнил Ивара. — Пойдем с нами. Не нужно пропадать.

— Ты очень добр, пророк. Но ты знаешь, что я не могу быть частью твоего отряда. Я жил под золотым деревом. Я видел достаточно золота. Мне не нужно еще. Я останусь здесь и дам битву тьме с тем золотом, которое уже накопилось у меня в душе. И если мне повезет, то не мое тело, но сам мой дух выйдет на золотой путь. Пусть будет так. Не отговаривай меня.

Ивара обнял его. Погас предпоследний факел. Последний, который горел в руках у Тави, светил так слабо, что едва выхватывал из мрака призрачную поверхность стены.

— Мы теряемся, — сказал Хинта.

— Мы идем, — хрипло ответил Ивара. И они пошли вперед, оставив старца умирать одного. Тьма обступила их. Стена, за которую они цеплялись руками, была скользкой и местами мягкой, словно черная, чужеродная плоть. Вокруг что-то жило, дышало, нарастало.

— Он так сказал, — отрывисто прошептал Хинта, — что мне показалось, будто эта лебедка близко. Но конца все нет.

Стало страшно. Хинта вдруг всем телом ощутил тьму, понял, что дышит ею. Она была внутри скафандра, на коже, во рту, и еще глубже — в разуме, в сердце.

— Бемеран Каас, — где-то далеко произнес Ивара, — мы знаем твое настоящее имя.

Но Хинта едва мог слышать учителя. Он давился сажей, тонул во мраке. Его мысли спутались, а потом внезапно выстроились в ином порядке. Он осознал эту перемену, но ничего не мог поделать с результатом перестановки. Теперь он ясно понимал, что их поход не имеет смысла, потому что люди обречены — обречены воевать снова и снова, грезить подобно Квандре Веваде, создавать машины уничтожения, искать худшие способы развития, губить любые планеты, которые им даны, терять Образ и находить чудовищные формы. И все же Хинта продолжал идти вперед — вдоль бесконечной липкой стены, в самое чрево ада. Он вспомнил мертвецов: брата, Круну, того солдата, которого им с Тави пришлось раздеть ради спасения Ивары. В мире тьмы люди были лишь телами. Плоть, еда, мясо, гниющие потроха. Хинте представились рожающие женщины, вопящие младенцы, уродства всех возможных вариантов. Живое путалось с мертвым. Тьма расступалась, словно жилки внутри ранца омара. Но ранец омара был материей. А тьма была энергией, мечтающей о материи и отдающей свои мечты людям.

— Я хочу убежать назад, — сказал Хинта. Кто-то схватил его за плечо. — Я не убегу. Я просто говорю, что уже хочу этого. Это трудное место.

Он говорил, и ему казалось, что тьма булькает у него в горле — безвкусная вязкая масса.

— Ты отошел от стены, — сказал Ивара. Хинта пошел за рукой, которая теперь вела его. Он снова увидел факел. Этот слабый огонек заставил его думать о пожарах, о лаве, о звездах. Звезды тоже не давали надежды. Они были лишь огненными шарами, висящими в пустоте. Своим сиянием они чаще убивали, чем давали жизни. Солнце обожгло Прату на Луне. И не было никакого ветра душ — только этот слепящий свет, холодный огонь в безвоздушном пространстве. А потом факел Тави погас. Никто ничего не сказал. Все трое продолжали идти. И вдруг в кромешной темноте что-то проступило.

— Я вижу?.. — спросил Тави.

— Красное, — ответил Ивара. Они сделали еще сотню тягостных шагов и были вынуждены остановиться. Перед ними был обрыв, на краю которого тускло блестела катушка лебедки. А под обрывом был целый мир — все то, что никак не могло находиться в центре Земли. Там расстилалась равнина, на которой стояли руины разрушенных городов. Небо светилось тусклым, черно-красным, кварцевым светом. В воздухе кружился пепел. Над горизонтом двигались силуэты еще двух ужасных планет — они были как тени во тьме. Далекий ветер гнал по ущельям мертвых улиц бурый песок. А в воронках огромных кратеров и в окнах полуразрушенных зданий скапливалась и сгущалась она — Бемеран Каас. И Хинта понял, что это ее мир. У тьмы тоже была своя история, и она могла ее поведать так же, как Аджелика Рахна мог поведать свою.

— Она уже побеждала, — сказал он. — Это ее миры. Миры, в которых больше ничего не осталось.

— Ты готов? — спросил Ивара.

— К чему? — не понял Хинта.

Вместо ответа учитель столкнул его вниз — с обрыва.

Хинта не закричал. Он задохнулся от ужаса. Его сердце почти остановилось. Он падал, скованный, уничтоженный, смутно осознающий, что друзья предали его — использовали, чтобы узнать, разобьются ли сами в этой бездне. Ему было не понять в эту минуту, что Ивара спас его, столкнув в нее.

Хинта падал. Черный ветер хлестал ему в стекло шлема. Он подумал, что сейчас умрет. Ужасный город был все ближе. Уже можно было рассмотреть отдельные детали — обломки металлических опор, камни, трупы, гноящиеся тьмой изъяны в каждом предмете. Ближе. Ближе. Пока не закончится воздух в груди, пока ужас не прожжет на душе незаживающую рану. А потом чудовищное видение оборвалось, и Хинта повис в воздухе в полутора метрах над поверхностью широкой золотой реки. Это была настоящая река, с чистой водой, над которой поднимался легкий парок. Было видно дно — ровное, как в искусственном бассейне, покрытое узорами, как лицо и тело Аджелика Рахна, только здесь их было в тысячу раз больше, и они распространялись во все стороны, насколько хватало глаз. Вода и слой пара были настолько тонкими, что совсем не мешали смотреть. Хотя никаких видимых источников света в пространстве не было, сам свет был, слабый, рассеянный, но ровный, как поверхность реки, как золотое дно. Узоры медленно плыли — звери и птицы, деревья и травы, планеты и звезды, бесконечный поток завораживающей красоты. А потом Хинта понял, что это не узоры плывут, это он сам дрейфует над рекой. Его тело сделалось невесомым, дыхание очистилось от миазмов тьмы. Восторг охватил его. Он был жив, и он был в самом невероятном месте, которое только существует на этой планете. Он попробовал перевернуться, закрутился в воздухе и, к своему ужасу, снова увидел тьму — прямо над собой; клубящаяся, жуткая, она живым сводом нависала над рекой.

— Ивара, — испуганно позвал Хинта, — Тави.

Ответа не было. Он уже подумал, что друзья по какой-то роковой случайности упали в другом месте и промахнулись мимо реки. А потом он увидел, как по тьме у него над головой идут разводы. Она бурлила, словно какая-то жидкость на уроке химофизики. Почти одновременно из нее выпали Ивара, Тави и все их сумки. Сразу вернулась связь — Хинта услышал в наушниках своего шлема отчаянный и веселый смех друзей.

— Мы прорвались! — воскликнул Тави.

— Да, — подтвердил Ивара. Кроме радости, в его голосе звучала огромная серьезность, словно он напоминал, зачем они сюда пришли. От этой интонации Хинта сразу ощутил себя по-другому, его эйфория отступила. Он подумал о том, сколько еще людей падали сюда и так же радовались своей первой победе, но позже возвращались наверх, к Санджати Кунгера, немощными безумцами, или не возвращались вовсе. Одна та тьма, через которую они только что прошли, уже могла погубить, но впереди ждало что-то еще — череда неведомых опасностей, лабиринт ловушек для разума.

— Мы летим, — осознал Тави. — Оно держит нас, поднимает над собой. Как здесь двигаться, когда нет опоры?

— Помнишь, как мы плавали? — спросил Хинта. — Плыви. А если хочешь перевернуться — взмахни рукой или ногой: тело начнет двигаться по инерции.

Тави попробовал барахтаться и медленно закружился в воздухе.

— Я не могу остановиться.