— Теперь я вспоминаю больше, — сказал Ивара.

— А я понимаю, почему Санджати Кунгера редко покидают свой подземный дом, — прошептал Тави. — Это удивительное место.

Он нашел одной рукой руку Хинты, другой — руку Ивары, и дальше они шагали, соединившись в маленькую цепь. Их повели по белокаменному мосту, перекинутому над обсидиановым ущельем. Внизу шумел водопад, сверху полыхали газовые лампы. Толпа тянулась вслед за своим пророком, новые и новые люди подходили с разных сторон. Лица мелькали в окнах, любопытные дети бежали по открытым балконам и обходным галереям. И всюду, в сонме десятков голосов, звучали одни и те же слова.

— Ивара Румпа! Пророк! Он вернулся!

Когда они дошли до центра пещеры, Хинта осознал, что все это огромное пространство имеет строгую перспективу и выверенную структуру. В одном из концов пещеры была выстроена ажурная белая башня — к ее подножию сходились все тропы, к ее стенам стремились примкнуть все мосты и висячие галереи. Окна и двери башни были украшены золотом.

— Это и есть Доджа Нарда? — спросил Ивара.

— Это дом Доджа Нарда. Ты провел там много дней, когда был нашим гостем в прошлый раз.

На ступенях у подножия башни Хинта оглянулся и одним взглядом окинул толпу. Она не была такой уж большой — здесь было меньше людей, чем приходило на гумпрайм в Шарту. Они плотными рядами стояли на всех подступах к дому Доджа Нарда, другие пределы пещеры почти полностью опустели — там остались лишь одиночки, больные и старики, которые предпочитали наблюдать за зрелищем издалека или с высоких балконов.

— Это все Санджати Кунгера? — спросил он.

— Нет, многие сейчас работают в верхних пещерах. И есть еще два селения, кроме этого. Но нам повезло — мы первыми видим возвращение порока!

На лицах вокруг были улыбки, глаза горели радостью — Хинта подумал, что еще никогда не видел настолько счастливый народ. Он понятия не имел, всегда ли Санджати Кунгера бывают такими. Но сейчас, когда к ним вернулся их долгожданный пророк, эти люди получали восторг от каждого мгновения, проведенного рядом с ним. Казалось, им ничего больше не нужно: только пожирать глазами Ивару и Тави, только тянуться вперед, только прижиматься плотнее. Возможно, они были последними людьми в литской ойкумене, которые умели испытывать религиозный экстаз. Все остальное человечество утратило эту способность. В ойкумене почитали культурных героев, но никто не переживал по их поводу столь сильных чувств. Были легенды, но не было ни храмов, ни мистерий. Героев уважали как исторических личностей, любили как персонажей. Люди ойкумены смеялись и плакали во время просмотра эпических ламов, но точно так же они смеялись и плакали во время просмотра ламов, посвященных обычным людям и обычной жизни. Сами образы героев не были предметом почитания, никто не падал ниц перед статуями и барельефами, не смотрел на них с благоговением. В то время как Санжати Кунгера были полностью захвачены одним лишь явлением Ивары — тот еще ничего не сделал, ничего не сказал, он просто пришел сюда, но людям подземелий и этого было достаточно. Они смотрели на Ивару, как на живое чудо, тосковали по нему так же сильно, как тоскуют по родным и любимым. Его присутствие было им необходимо, словно без него все эти пещеры и весь их образ жизни не имели смысла. Сектанты верили в Ивару, верили в Тави, верили в их маленький отряд. Эти люди словно бы знали, что будет дальше, знали, куда предстоит идти пророку и его спутникам. Они рисовали у себя на лицах узоры — упрощенное подобие узоров на теле Аджелика Рахна; их подземный город был полон золота; и все это было не случайно — их мир отмечали те же символы, с которыми Ивара, Тави и Хинта имели дело на протяжении последних месяцев.

Не только Хинта смотрел на толпу. Ивара тоже оглянулся, окинул взглядом пещеру и собравшихся людей. Народ подземелий вздохнул — все подались вперед, чтобы лучше увидеть лицо пророка. Хинта подумал, что учитель сделает какой-то жест, но тот стоял спокойно. Чуть помедлив, он повернулся и первым вошел в дом Доджа Нарда. Тави и Хинта последовали за ним.

Глядя вблизи на золотое обрамление врат, Хинта испытал странное предчувствие. Он знал, что это не те врата, которые он видел в своем видении — эти были меньше, и у них был арочный свод; однако их вид вдруг окончательно убедил его, что и те, другие, тоже существуют. Врата были подобны элементам тела Аджелика Рахна — они состояли из множества небольших золотых пластин, испещренных фрактальным растительным узором. Было невозможно определить, как они сделаны, они словно бы вырастали из камня. Здесь не было ни одного крепления, ни одного простого конструктивного элемента.

Хинта не мог полностью объяснить ход своих мыслей и чувств, но осознал в себе некую перемену. Менее часа он находился в обществе Санджати Кунгера, но ему уже удалось научиться у них главной вещи — он увидел, как верят они, и сам начал верить. Он поверил, что увидит своими глазами большие золотые врата, что ему с друзьями удастся сделать нечто великое. И еще он понял, что дом Доджа Нарда — это не просто здание, это материальное воплощение веры в то чудо, которым является путь Ивары, их путь.

Внутри башня оказалась полой, перекрытий между этажами не было — только обходные галереи и лестницы вдоль стен. Вся высота помещения была занята одним-единственным объектом — огромным деревом, выточенным из алого камня. На тонких каменных ветвях росли золотые листья, цвели золотые плоды. В тысяче маленьких белых лампад теплились огоньки. Все дерево сверкало, переливалось бликами, тени живого огня вели нескончаемый завораживающий танец, каменные ветви будто колыхались на призрачном ветру. Это зрелище было настолько невероятным, что долгое время Хинта не мог видеть ничего, кроме этого дерева. Его взгляд запутался в переплетении ветвей. Он хотел понять, какая часть дерева сформировалась сама собой, благодаря течению подземных минералов, а какую часть к этой красоте добавили люди, но так и не сумел этого различить.

Лишь минуту спустя Хинта заметил, что у подножия дерева, среди гладких черно-красных каменных корней, сидит старец. Из одежды на нем была только набедренная повязка, его тело, покрытое слоем многолетней грязи, приобрело бронзовый цвет. Он был абсолютно седым; борода и волосы желто-белой волной ниспадали до пола, лицо ссохлось и исчезло в морщинах. Казалось, ему две сотни лет — он выглядел старше, чем все пожилые люди, которых Хинта когда-либо встречал в своей жизни. Но самое невероятное впечатление на Хинту произвела улыбка этого человека. Среди всех безумных счастливых улыбок, которыми Санджати Кунгера дарили своих гостей, она была самой безумной и самой счастливой.

— Я не думал, что доживу до дня, когда ты вернешься, — тихо, но отчетливо произнес старец. — Однако я дожил. Это счастье.

Толпа осталась позади — люди заглядывали в двери, но не смели зайти внутрь и возбужденно перешептывались между собой; немного вперед решились пройти только те, кто нес вещи гостей.

— Подойди ко мне, Ивара Румпа, — старец приглашающим жестом поднял руку, тонкую и темную, словно металлический прут, — и вы, дети, тоже подойдите. Садитесь в корнях Доджа Нарда. Наступает час, ради которого можно было ждать вечность.

Он снова улыбнулся, показывая ряды древних зубов — потемневших, как и его кожа, но не уничтоженных временем. Ивара подошел и опустился на изгиб каменного корня.

— Нет, ближе, — попросил старец. — Так, чтобы я мог дотянуться до тебя рукой.

Ивара пересел. Он еще не произнес ни слова. Мальчики последовали за ним. Коснувшись корней древа, Хинта вздрогнул — красный камень был теплым, совсем как стена Экватора, казалось, под тонким слоем слюды пульсирует кровь. Усевшись, Хинта снова посмотрел на старца и увидел, что тот тоже исподтишка следит за ним. Старец веселился, ему нравилось смотреть, как гости удивляются чудесам его обители. Теперь все они были друг от друга на расстоянии вытянутой руки — маленький тесный круг. У них над головой сияли тысячи лампад, древо устремляло вверх изгибы гладкого ствола. Толпа жалась вдали. От старца пахло, как от палых листьев в саду Ливы — доброй сухой гнилью умирающей и возрождающейся жизни.