— И ты считаешь, что нашел смысл? — спросил Ивара. — Что огранил алмаз? Что увидел, как в нем преломляется свет?

— Да. Нашел. И все, что происходило в те дни, оказалось ключами. Даже слова нашей матери. И твои слова тех дней тоже были верны. Только все те вещи, о которых тогда думалось и говорилось, нужно было подтянуть друг к другу, собрать в ином порядке. А смысл нужно было выцеживать по капле.

— Я слушаю, — подстегнул Ивара, и Хинте его голос показался бесприютным, словно долгий ветер, разгоняющий ядовитые туманы над мертвыми южными пустошами.

— Смысл жизни в управлении красотой природы, — сказал Квандра. — Это и предназначение жизни, и ее постоянная интенция. А к природе можно отнести всю вселенную, включая всю мертвую и живую материю, и пустоту между атомами. Жизнь — начиная с одноклеточных ее форм, Лива это подтвердит — представляет собой иерархии взаимозависимости и управления. Одни молекулы повелевают другим, другие — третьим, целое складывается в сложнейший механизм, который выстраивает и копирует сам себя, соблюдая строжайший порядок.

Впервые за долгое время он оторвал взгляд от лица брата и внимательно посмотрел на надкушенную ягоду, которую все еще держал в руке.

— Ну а мы, люди, распространяем наше желание управлять и конструировать на каждую из доступных нам сфер. Мы приводим в порядок мир, общество, историю; даже сферы абстракций и вымыслов мы стремимся привести в порядок. Мы — классификаторы, коллекционеры, творцы. Мы — маленькие боги. Наше предназначение в том, чтобы увеличивать свое могущество, нести еще больший порядок дальше в природу, создавая ее новые облики, распространяя стройность и красоту наших построений на все вещи.

Он снова посмотрел на брата.

— Очевидно, эта картина не настолько проста. Разумная жизнь в своем стремлении к управлению красотой бытия встречает сопротивление мира. Чтобы обойти это сопротивление, нам приходится порождать конкурирующие представления о том, каким должен быть порядок, как должно осуществляться управление красотой. Мы создаем разную красоту, находим множество возможных путей достижения гармонии. Когда конкуренция обостряется, начинаются войны. Они могут показаться актами разрушения всякого порядка, но они служат нашему самосовершенствованию, помогают найти сильнейшее из решений и сохранить именно его.

— Или уничтожают нас, — сказал Тави.

Квандра обратил свой взгляд на мальчика. Хинта внутренне сжался. Повисло молчание. Выступление Тави было слишком неожиданным и теперь все смотрели на него — все, кроме Ивары, который смотрел на брата.

— Или уничтожают нас, — повторил он.

— Но мы здесь, живые вопреки всему. После ядерных дуэлей последних сверхдержав, правивших миром, в котором замерзли океаны, а воздух стал ядом… После всего этого мы сидим здесь, за красивым круглым столом, и едим фрукты. Война нас не убила. Природа нас не убила.

— Но мы ослабли, — сказал Тави.

— Разве? А я думаю, что мы сильны как никогда ранее. Человечество уменьшилось количественно, однако закалилось с помощью генетических модификаций келп-тла и других, менее известных. Слабые выбыли. Технологии продолжали развиваться. Наш мир не столь красочен, как когда-то, но у нас сейчас лучшие технологии для выживания, чем были за всю историю. Мы больше не строим деревянных хижин; хибары бедняков нашего времени по уровню технологий, примененных в их обшивке и шлюзах, напоминают космические корабли времен Золотого Века. Задумывался ли ты об этом, мальчик?

— Мир был прекрасен тогда. А сейчас он — поле смерти.

— Ты меня невнимательно слушал. То была красота, не созданная нами. В ней не было ценности. Она была неуправляемой, дикой, чуждой разуму. И сами люди были в той красоте подобны животным. А теперь, когда мы создаем мир заново, своими руками, в этой ойкумене — это наша красота. Наша интенция в том, чтобы жить именно так, как мы живем сейчас. Поля фрата для меня прекраснее, чем неведомые зеленые кущи древнего мира, наши поселки — чем города Золотого Века, наши тела — чем тела древних людей. Наша история теперь длиннее и богаче, чем их история, а наши души и разумы — на полпути к божественному могуществу, к тому моменту, когда мы сможем построить для себя новый мир здесь и где угодно еще во вселенной. И этот мир будет полностью под нашим контролем, он будет таким, каким мы его запрограммируем.

— А теперь послушай меня, — произнес Ивара. И сразу же все внимание присутствующих сосредоточилось на нем. На Тави люди со стороны Квандры смотрели как на диковину, но слов Ивары они ждали с уважением, с нетерпением. — Жизнь не мимолетна. Она пронизывает всю вселенную. И ее смысл всегда был при ней. Я бы не стал сравнивать жизнь с холодным камнем-кристаллом. Но, если угодно, я могу ответить тебе в духе твоей метафоры. Жизнь не нуждается в том, чтобы ее огранкой занимались ты, или я, или все население этой планеты. Нет — жизнь уже обработана, усовершенствована до предела. Жизни даны дух, Образ и сияющий свет центра вселенной. Жизнь — это квинтэссенция всего ценного, что есть в мирах. Уже множество эонов жизнь является чем-то большим, нежели просто биологической формой существования материи. Теперь, после всех своих превращений, жизнь сама стала смыслом; в ней ценность тех миров, в которые она приходит. Ты прав в том, что она не только является смыслом, но и сама порождает новый смысл. Да, мы, люди, можем — или даже должны — давать, дарить смысл всем вещам вокруг нас. Потому что только мы, разумные, живые, заинтересованные и радостные, можем это делать. Мы — смысл вещей и миров, потому что Образ, живой и живущий во всех нас, делает это и существует только для этого. Итак, мы — смысл, но это не значит, что мы должны разорять прежний, исконный, самообразовавшийся порядок природы, нарушать его, взрывать, и строить на его месте свою технократическую империю. А если этот порядок был разорен не нами, а извне, чужеродной силой, нам следует защищать его, потому что мы его часть и он наш дом, и только у нас есть инструментарий, которым сама биосфера без нас не обладает.

— Стоило мне признать, что в одной твоей любимой джиданской сказке было зерно смысла, как ты призвал на помощь еще пять джиданских сказок, чтобы меня опровергнуть. Мои аргументы лежат в области философии, антропологии и эстетики, твои же — в области религии. Мне бы не хотелось думать, что за годы отсутствия ты стал сектантом-фанатиком. Или поиски ковчега свели тебя с ума, как они до этого сводили с ума тысячи твоих невезучих предшественников?

— Ну и не думай, что я стал сектантом-фанатиком, раз уж тебе не хочется так думать. Тебя ведь никто не заставляет.

— Ты знаешь, что ковчег — не то, что ты о нем когда-то мнил? Я знаю все о твоих исследованиях. И я тебя обогнал. Неужели ты считал, что с кучкой гениальных энтузиастов сможешь противостоять тому ресурсу, который предлагают научные лаборатории и экспедиционные группы такой огромной корпорации, как «Джиликон Сомос»? Нет, ты так не считал, потому что ты умный человек.

— Ну, расскажи мне, — сказал Ивара, — о моих исследованиях.

Хинта тихо дышал. В эту минуту он верил почти каждому слову Квандры; ему казалось, что они уже проиграли. И все же он поразился выдержке Ивары, который оставался совершенно спокойным.

— Ты вместе с Кири, который на самом деле был главным ученым твоей группы, продолжал исследования по поиску аномалий, связанных со смещением центра масс планеты. Ради этого была та вылазка к Экватору, во время которой Кири и другие погибли. Но их эксперимент удался. Они устроили огромный выброс энергии, и с помощью этого выброса смогли сделать невидимое видимым. Они открыли, что лишняя масса планеты принадлежит не ковчегу, но темной материи, принесенной сюда из глубокого космоса и скопившейся здесь со времен Великой Катастрофы. Именно эта материя — инертная, почти не подчиняющаяся законам гравитации, но при этом обладающая массой… именно эта материя сделала нашу планету такой, какой та сейчас является.