— Бедная моя жена, — в тон ему произнес Лива. — Видимо, она приняла экстракт Пирала.

— Из-за меня или потому, что здесь Квандра?

— Нет. Она спорила со своими родителями об эвакуации тела Амики. Это они ее довели. Ты знаешь, какие они. Раньше она умела с ними сражаться, но смерть Итаки сделала ее совсем хрупкой. Ей часто приходится употреблять наркотики. Не жди от нее ничего. Сейчас она тебя едва узнает. А через пару часов снова станет собой.

Пора было выходить из машины. У Хинты были готовы сорваться с языка вопросы, но он уже не мог их задать. Он успел лишь переглянуться с Тави, и вздрогнул от напряжения во взгляде друга. Мальчики оказались позади взрослых. Хинта смотрел на незнакомцев в зазор между плечами Ливы и Ивары. Он ожидал, что не увидит здесь ни одного знакомого лица, но, к своему неприятному удивлению, заметил, что один из мужчин ему знаком. Этот человек приезжал в Шарту с делегацией «Джиликон Сомос»; он выступал тогда на гумпрайме, и это его высмеяли фермеры. Сейчас он был все таким же — наголо бритая голова, скучное бледное лицо. Через несколько мгновений Хинта даже сумел припомнить имя — Димора Сайда. В отличие от остальных, Димора не ел фруктов и не вел светской беседы. И вдруг Хинта понял, что этот профессиональный управленец, который был таким властным на трибуне Шарту, здесь является просто слугой. Его статус сейчас был лишь немногим выше, чем у официанта с подносом. И сразу после этого Хинта узнал Квандру. Еще секунды назад ему казалось, что он не сможет отличить его. Однако Димора оказал ему помощь, потому что все свое подобострастие транслировал лишь в одном направлении. Он не смотрел на Квандру, но даже не глядя на своего хозяина, отдавал тому всю свою волю, слушал и слушался только его, весь был сосредоточен только на нем.

Как и его брат, Квандра был светлоглазым. Волосы у него тоже были русые, но более темного оттенка. Однако различий обнаруживалось больше, чем сходств. Рожденные от одной матери, они несли в себе гены разных отцов. Квандра был немного ниже ростом, а его лицо отличалось какой-то особенной некрасивостью: глаза посажены слишком близко, скулы чрезмерно жесткие, подбородок и линия челюсти — каменно-тяжелые, резкие, прямые. И вообще весь он был словно высечен иным скульптором, из иного материала.

Ивара тоже был очень сильной личностью, и рядом с ним можно было испытывать разные, порой неприятные чувства. Хинта еще помнил время, когда тот ему не нравился. Но даже тогда, оказываясь рядом с учителем, он был предоставлен самому себе, имел свободу выбора, мог думать что-то свое. Рядом с Квандрой выбора не оставалось: он приковывал к себе чужое внимание, его лицо навсегда врезалось в память. Он был как магнит, центр тяжести, ось планеты, как один из тех волноломов, которыми Литтапламп защищал свое побережье от цунами. В предшествующие часы Хинта все время ощущал, как открываются двери, как распадается реальность, слышал шепот волшебства и голоса мертвых. В присутствии Квандры все это исчезало. Оставался только материальный мир — единая простая вещь, подчиненная строгой иерархии. И у этой иерархии, по крайней мере, в ее социальном аспекте, была своя вершина. Этой вершиной был Квандра Вевада. И он сам это знал, создавал и давал понять; все вокруг него были вынуждены это чувствовать.

На несколько мгновений Квандра остановил свой взгляд на Хинте. Под этим взглядом мальчик ненадолго забыл обо всем важном, что любил, чем жил. Он забыл Вечный Компас, Аджелика Рахна, своего мертвого брата, друзей рядом. Он просто стоял и смотрел в глаза власти. В эту минуту внутри у Хинты не осталось революции, не осталось храбрости. Нет, он не струсил, не поддался — все было даже хуже: он словно бы погрузился в страшное равнодушие к самому себе. Легко было бросать обвинения в лицо Ливы, возможно было даже противостоять такому, как Димора Сайда. Но с Квандрой все оказывалось по-другому. Споры и конфликты здесь не поддерживались; возражения и жалобы не принимались; говорить дозволялось только тогда, когда тебя спрашивают.

Ивара, Лива и мальчики замедлили шаги на нижних ступеньках террасы. Остальные смотрели на них сверху. Возникла странная пауза — никто не произносил приветствий, и на мгновение Хинтой овладело ужасное чувство, что у Ливы отняли его дом. Теперь это был дом Квандры, теперь все вращалось вокруг Квандры, теперь тот встречал здесь своих гостей, и сам Лива был всего лишь гостем. Инка по-прежнему стояла в стороне, только перевела взгляд на лицо Ивары, и что-то в ней изменилось, какое-то тепло прихлынуло к лицу, хоть она и была под действием антидепрессанта.

Губы Квандры едва заметно блестели от ягодного сока. Он отложил веточку, которую крутил в пальцах, поднял с подноса белую салфетку и аккуратно вытер рот и пальцы — все в молчании. По саду плыл запах цветов. Растения качали разлапистыми листьями на искусственном ветерке.

— Утихает шум прошлых битв, но начинаются новые битвы, — наконец, произнес Квандра. — Старые раны превращаются в шрамы, но открываются новые раны. Между тем тайны сами берегут себя, а значимые дела совершаются в надлежащей им тишине и аккуратности. И вот, годы спустя, величайшие умы эпохи снова стоят лицом к лицу. Дом все тот же, но сад вокруг стал богаче.

Он говорил громко и отчетливо — так, чтобы слышали все, даже охранники, занявшие посты на боковых дорожках сада. Его голос не имел интонации — каждое слово казалось значимым, но не было подчеркнуто. Невозможно было понять, насмехается Квандра, злится, радуется, сопереживает, приветствует давнего знакомого или просто повествует об окружающей очевидности. И еще невозможно было понять, кого он имеет в виду: включает ли он в список величайших умов Ливу и своих спутников, или говорит только о себе и Иваре.

— Спорные слова, — ответил Ивара, — потому что величайшие умы эпохи, возможно, погибли и лежат сейчас на дне океана, по ту сторону Экватора. И кто в этом виноват, если не мы с тобой?

— Вина абсурдна. Она не знает пределов, не подчиняется разуму. Винить можно кого угодно и в чем угодно, потому что все события имеют причинно-следственную связь. Вина — взгляд, обращенный назад, она не дает ответов и советов, не помогает в делах. Обвини нас с тобой хоть в смерти тысяч; зачем выбирать троих из столь огромного множества?

С невольным содроганием Хинта узнал в словах Квандры свою собственную мысль. Разве не это он думал и говорил вчера вечером, когда хотел прекратить спор с Ливой и перестать нападать на своих друзей, когда он искал способ примириться со смертью брата? Означало ли это, что он согласен с этим человеком, согласен с ним с самых первых его слов? Он испугался.

— Вина вела меня, как сигнальный маяк, — сказал Ивара. — Она осветила мне путь — с давних лет, с момента гибели Вевы. Все, что я нашел, узнал, открыл — все это лежало на пути искупления.

— И где же конец твоего искупления?

— Надеюсь, там, где спасение планеты.

Квандра спустился на ступеньку ниже, слегка развел руки в стороны, изображая незавершенное подобие объятия.

— Брат, мы были соратниками. Ты был нашим лидером, хоть и давно. Потом мы спорили и ни к чему не пришли. Почему бы нам не забыть старый раздор? Сегодня, когда ты чудом вернулся после стольких лет, я не хочу быть с тобой по разные стороны. Давай я признаю, что твой путь искупления тебе подходил. И у меня тоже было своего рода искупление, хотя я никогда не мог сделать вину за чью-то смерть мотивом моих действий. Однако и я боролся с собственной неправотой, и я немало сделал, чтобы лучше тебя понять. Мне даже кажется, что я продвинулся в том, к чему призывал именно ты. Давай отринем неприязнь и попытаемся найти общее поле. Прошу тебя.

— Да, мы поговорим. И я прослежу ход твоих мыслей, как делал это много лет назад, в дни нашей юности. Но я не верю, что твои мысли будут и вправду подобны моим. Нет, Квандра, мы слишком разные. Когда ты до конца раскроешь свое видение вещей, там будешь только ты, там не будет и призрака меня. Мы можем начинать с похожих исходных точек — мы так делали уже тысячу раз. Но придем мы к очень разным выводам.