Милав не слушал Ухоню и уже заканчивал выпрягать лошадь.

— Можешь не трудиться, — сказал Ухоня, с тревогой поглядывая на товарища. — Не полезу я на это убожество. Да и седла нет!

— Ничего, — успокоил товарища Милав. — Ты полегонечку, потихонечку…

Лошадь стояла перед Ухоней, опустив голову и поглядывая на потенциального седока.

— Ну, чего же ты? — спросил Милав.

— Да я…

— Вот видишь, — на словах-то всегда легко храбриться, а на деле…

— Ты что же, думаешь, что я испугался?!

— Ага.

— Этого дохлого пони?

— Ага.

— Ты серьезно?

— Клянусь тигриным коренным клыком!

— Ах так!

Ухоня вскочил на спину флегматичной лошадки и вонзил когти в ее бока. Милав за секунду до этого предусмотрительно отпрыгнул в сторону (сказки сказками, но и о себе никогда не мешает позаботиться!). Кальконис встал во весь рост и внимательно наблюдал за разворачивающимися событиями. Казалось, сама природа замерла, ожидая, что же случится с тем, кто отважился — нет, не так — кто посмел нарушить великий запрет Тогтогуна? И…

И ничего не произошло!

То есть совсем ничего не произошло: ни гром не грянул, ни земля не разверзлась. Но самое поразительное — «дохлый пони» так с места и не сдвинулся! Ухоня тянул коняжку за гриву, покусывал за шею, царапал когтями бока — тщетно. Лошадка только шкурой подрагивала, словно надоедливых слепней отгоняла, и… продолжала стоять как вкопанная. Ухоноид окончательно выдохся и уступил упорству «дохлого пони», предположив, что именно этот экземпляр лошадиного мира ведет свою родословную от осла.

— И что все это значит? — спросил Ухоня. Милав был озадачен не меньше ухоноида. Он вернул лошадку в упряжку, а затем уселся на место возничего.

— Ты так мне ничего и не скажешь? — накинулся Ухоня на него.

— А что я должен говорить? Не я же катался на этом арабском скакуне, а ты! Вот и поделись с друзьями своими впечатлениями!

Ухоня не ответил. Он обиженно засопел и уполз в дальний угол, в раздражении откусывая от борта повозки здоровенные куски древесины. Некоторое время слышался только хруст перемалываемых ухоноидом щепок. Потом заговорил Кальконис:

— Ухонин опыт показателен.

— Это чем же? — осведомился ухоноид, перестав на время разрушать их «дом на колесах».

— Тем, что легенда о Тогтогуне могла в действительности иметь место.

— О чем вы говорите! — возразил Ухоня. — Лошадь даже с места не сдвинулась!

— Вот именно — не сдвинулась! — Сэр Лионель сделал ударение на последнем слове.

— И что с того?

— Мы подсознательно ожидали чего-то сверхъестественного: извержения вулкана или воскрешения Тогтогуна, хотя и не верили в это. На самом деле все оказалось намного загадочнее — лошадь просто не сдвинулась с места, тем самым подтвердив действенность запрета.

— Да, но почему она не сдвинулась с места? — спросил Милав.

— Трудно сказать. Быть может, эта порода лошадей и не умеет ничего другого, как тянуть за собой повозку.

— Не очень-то убедительно! — пробурчал Ухоня, успевший окончательно успокоиться, — теперь «дому на колесах» полное разрушение не грозило.

— Предложите что-нибудь получше, — пожал плечами сэр Лионель.

— Запросто! Ваша теория о специально выведенной породе лошадей и яйца выеденного не стоит! Кто мешал жителям завезти с континента нормальных лошадей?

— Вот именно — кто?

Ухоня ответить не успел. Впереди послышался голос, и они увидели повозку, перегородившую дорогу; сломанное колесо лежало в жирной грязи, а возле него кто-то копошился.

— Вот у этого аборигена и спросим! — обрадовался Ухоня, собираясь выпрыгнуть. Милав удержал его:

— Ты своим обличьем едва ли его обрадуешь. Пойду я.

Милав осторожно слез со скамьи и, соскальзывая в колдобины, направился к незнакомцу. Последний уже заметил подъехавших и теперь стоял у своего колеса, дожидаясь Милана. Кузнец остановился на некотором удалении и поднял руки в знак того, что у него нет оружия. Незнакомец молчал. Милав прошел еще несколько шагов и встретился с ним взглядом.

«Бол-О-Бол из племени болоболов, — равнинный карлик низшего разряда. Молод, горяч, в меру волосат и в меру съедобен. Перешагнул рубеж предварительной зрелости (то есть достаточно созрел для того, чтобы усладить вкусы равнинных карликов второго разряда). Занимается исключительно извозом (не гнушается и „левых“ рейсов). Живет в повозке. Обидчив. Горд. Смачно плюет на всех, кто ниже ростом. Грамоте необучен; с человеческой речью незнаком».

Милав продолжал идти, не выпуская Бол-О-Бола из виду. Он был уже совсем близко от карлика, когда с удивлением заметил, что возле колеса никого нет. Милав подошел к повозке, завалившейся набок, огляделся. Карлик исчез. Он напрягся и…

Кто-то стоял за его спиной. Милав резко обернулся и успел заметить маленькая волосатая ручонка схватила ножны Поющего и попыталась сорвать их. Попытка эта была для Бол-О-Бола роковой — Милав схватил его руку и сжал так, что окрестности огласились воплем, который мало походил на человеческий.

Милав поднял вопящего Бол-О-Бола в воздух, поднес к лицу и еще раз заглянул в маленькие глазки, бегающие, словно ртутные шарики.

— Значит, говорить ты не умеешь? — тихо прошептал Милав. — Тогда мы поступим по-другому…

Он поставил карлика на землю и обхватил его голову руками. Сосредоточился, преодолевая завесу испуганных мыслей Бол-О-Бола, и скоро нашел кое-что интересное: сквозь муть рвущихся и расползающихся, словно гнилая дерюга, мыслей карлика проступили яркие и четкие обрывки воспоминаний. Милав устремился к ним и успел впитать в себя, прежде чем они вновь погрузились в молочный туман тупой рассеянности Бол-О-Бола:

«Их всего трое: двое мужчин и зверь, похожий на горного тарлика… обмануть трудно… если они смогли добраться до острова и их не остановили горгузы, у нас… сколько можно говорить об одном и том же! Теперь только ты… перестань хныкать! Твое дело забрать то, что висит у одного из них на поясе… нет, убивать их нельзя, мы еще…»

Милав убрал руки и толкнул Бол-О-Бола в объятия подошедшего Калькониса. Ухоня был тут же, его глаза спрашивали: «Есть что-то интересное, напарник?!»

Карлика связали и бросили в дальний угол повозки. Кальконис вопросительно посмотрел на Милава:

— Что сказал коротышка-абориген?

— Ничего не сказал, но вспомнил кое-что интересное — за нами по-прежнему пристально наблюдают.

— Тоже мне — новость! — воскликнул Ухоня. — Да я на каждом привале следы обнаруживаю!

— И ты молчал?

— А чего? У вас тоже глаза не на затылке!

Вечером прибыли в какое-то крупное поселение. На общем голосовании решили посетить местную достопримечательность — харчевню, чтобы, значит, себя показать да на людей поглазеть (которым есть что растрепать по пьяному делу). Расположились поближе к выходу (храбрец не тот, кто никогда не отступает, а тот, кто отступает согласно плану!). Посетителей в комнату набилось достаточно, и новички не слишком выделялись из общей массы. Ухоня, пребывавший в состоянии невидимости, ворчал на «звериный голод» и «вопиющую дискриминацию» (кушать-то всем хочется!), Милав не обращал внимания на привычное нытье своего товарища, прислушиваясь к разговорам.

Говорили вокруг о чем угодно: о плохой погоде в этой части острова, о том, что какой-то Герчиог нашел останки коня самого Лежня Задиры, о прошлогоднем состязании по гонкам на парусных лодках… В общем, обо всем, кроме того, что заинтересовало бы Милава. Он увеличил дальность восприятия звуков и наконец услышал кое-что интересное. Трое крепких мужчин сидели в самом дальнем конце харчевни. Милав напряг слух, чтобы ничего не упустить из разговора, привлекшего его внимание единственным словом — «росомон».

— …да я сам от него слышал!

— Ага! От Лингуста Длинный Язык!

— Ну, и что, если длинный! Его прозвали так вовсе не за вранье, а за то, что он поговорить любит!