— Ах, — прошептал он, — это моя родина! Вот они — деревья Уджеина, вот они! И какое кругом благоухание!.. Как счастлива была бы Найя, если бы она это увидела… Она так долго уже сидит в своей тюрьме… бедная, бедная Найя!

Индус раскрыл длинный ящик и тихонько посвистал.

Плоская и как бы треугольная головка выставилась наружу.

В продолжение минуты змея оставалась совсем недвижимой.

Ее маленькие, умные, но злобные глазки светились, как бриллианты, и оглядывались по сторонам.

Наконец, пресмыкающееся выползло из ящика и, изгибаясь большими кольцами, направилось в сторону деревьев.

Сидя на корточках и свесив голову на грудь, индус находился в том своеобразном состоянии засыпающего человека, который, уже вконец парализованный сном, все-таки еще старается привести в исполнение занимающие его голову мысли.

Сапвалла хотел посвистать, чтобы позвать Найю, но он не мог произнести ни одного звука.

Он намеревался открыть ящик, в который должно было вернуться пресмыкающееся, а руки его, между тем, в обессилении, спускались вдоль тела.

Как бы сквозь сон, услышал он шум подкатившихся колес… карета остановилась у подъезда особняка… раздался чей-то, зовущий кого-то голос… вот с живостью приближаются чьи-то шаги… на его плечо опускается чья-то рука и сильно трясет его.

Раскрыв глаза, сонливец выпрямился на ногах.

Человек, одетый в черный плащ, стоял перед ним.

Человек этот приподнял маску и отбросил капюшон назад.

— Господин! — произнес индус в ужасе.

— Несчастный, — гневно сказал господин Дюран, — где я тебе велел находиться? Скорее ступай на свое место… скорее. Ты еще успеешь это сделать.

Вот что произошло.

Господин Дюран приехал, в сопровождении Самы, опередив княгиню на несколько минут.

Двуместная каретка, привезшая их, тотчас же отъехала от подъезда.

Удивленный, что на его зов никто не откликается, чтобы отворить ему дверь, Дюран толкнул ее и таким образом вошел в особняк и стал повсюду отыскивать Сапваллу.

Наконец, он нашел его заснувшим.

Индус, врасплох застигнутый в своем непослушании, со всех ног и спотыкаясь бросился на двор.

Вскоре вторая карета остановилась перед подъездом особняка.

Бирруб голосом Димитрия окликнул привратника.

Сапвалла отворил дверь, карета поворотилась и остановилась под верандой.

Рожер и княгиня Валицкая вышли из экипажа.

Вместе прошли они через мраморное антре, украшенное позолоченными колоннами, где роскошные и благоухающие цветы наполняли большие вазы из яшмы.

Они достигли будуара, обитого атласом гранатового цвета.

Рожер чувствовал себя на седьмом небе; Валицкая была рассеянна и как бы чем-то занята или озабочена.

Та добыча, которой она столь домогалась, находилась теперь в ее руках. Но мысли ее были далеко… далеко!

Княгиня мечтала о том незнакомце, которого она мельком увидела однажды вечером во Французском театре. Одно воспоминание о нем заставляло сладко волноваться ее жестокое сердце.

— Наконец-то мы приехали! — произнес Рожер.

Звук его голоса вывел княгиню из того приятного забытья, в котором она находилась.

— Да, мы приехали… но… но что же не подают нам ужинать… Оставайтесь в маске, пока не подадут ужин; я не хочу, чтобы люди вас видели. Подождите здесь… я вас оставлю на минуту, чтобы снять с себя домино…

Она исчезла через небольшой проход, ведший в ее комнату.

Рожер пересел на диван и стал смотреть на мрачную обивку будуара, на маленький столик посредине комнаты, на котором сейчас должны были появиться два куверта.

Восковые свечи, поставленные в канделябры позолоченного серебра, отражали свои огни в хрустальных подвесках, которые отливали всеми семью цветами.

Бирруб без шума отворил дверь.

На этот раз на нем надето было меховое платье из белого сукна; петлицы были расшиты золотом.

Такова была парадная ливрея, в которую облекались слуги дома.

Голову покрывала шапка из зеленого бархата, так что лица было почти совсем не видно.

Излишняя предосторожность: Рожер совсем не заметил Бирруба, когда тот сопровождал карету, и теперь не обращал на него никакого внимания.

Бирруб внес тяжелый поднос, на котором возвышались разного рода плоды.

Он поставил его на стол.

Потом, приняв предосторожность, чтобы поведение его не могло возбудить подозрения, Бирруб приблизился вдруг к Рожеру, с чрезвычайной быстротой и ловкостью бросился на молодого человека, схватил его, зажал ему рот и вытащил вон из будуара.

Едва успели скрыться они из комнаты, как туда вошло черное домино, также с золотым шнуром на плече — вошло и заняло место Рожера.

Домино село, расправило длинные складки своей одежды, скрывавшие его талию, и застыло в какой-то неподвижности.

Наконец возвратилась и княгиня Валицкая.

Она накрыта покрывалом, сделанным в мавританском вкусе. Бледно-розовый цвет ее шелковой одежды еще более смягчается прозрачной сетью кружев.

Широкие рукава с разрезами до самых плеч обнажают ее прекрасные руки.

Мягкая ткань послушно обрисовывает ее роскошные формы и издает шуршащий шорох при всяком движении княгини.

Жемчужное ожерелье обвивает ее шею и ниспадает на ее грудь и только что сорванные розы перевивают ее золотистые волосы.

Как бесконечно очаровательна Валицкая в своей небрежно-беззаботной кокетливости, среди изысканной роскоши, окруженная этой таинственной и раздражающей атмосферой, в полусвете укромного будуара!

А между тем, человек, сидящий на диване, не произносит ни единого слова.

Не делает ни одного движения.

— Что же вы не садитесь рядом со мной? — произносит Валицкая. — Ужин подан, снимайте вашу маску.

Домино сняло маску, не опустив капюшон.

Княгиня была поражена.

Перед ней стояла бледная фигура — та самая фигура, которая каждую ночь преследовала ее в сновидениях.

Почему Рожера не было более в комнате?

Каким образом незнакомец очутился на его месте?

Сон ее превратился в действительность. Единственное существо, благотворно действовавшее на ее сердце, существо, о любви которого она могла мечтать и мечтала, находилось теперь перед ней.

Валицкая упала на колени, бормоча страстные, безумные речи.

Сама протянула в ее сторону руку и произнесла одно только слово.

Вали почувствовала, как упало в ней сердце.

— Я заслуживала наказания! — сказала она, бледнея. — Да, сознаюсь, я лгала, я была изменницей. Но, благодаря божеству, мне покровительствующему, сердце мое всегда было девственным. Жрица Дурги никогда не отдавалась никому всецело. Те, которые осмеливались за мной следовать, держали в своих руках один только холодный мрамор. Они говорили мне о своей любви! Мне-то? Да разве имели они понятие о том, что такое — любовь! До того дня, как я тебя увидела, я не знала ничего, кроме чувства ненависти!

— Вампир! — проговорила Сама.

— О, — прошептала Вали. — я вижу это: боги дали тебе дар провидения! Но раз ты все уже знаешь, ты должна знать, что я невинна. По соизволению Дурги, в жилах моих течет кровь, которая сжигает меня и жаждет другой крови. Я повинуюсь закону, предначертанному свыше, но я невинна, как тот кровожадный тигр, который рвет на куски еще трепещущее мясо. Ибо Дурга, создавая его, сказал ему: «Убивай или умри!»

Я так же: я убивала, потому что надо мною тяготело проклятие… О, ты, чья красота свидетельствует о небесном твоем происхождении, сжалься надо мной — я на коленях умоляю тебя об этом — освободи от тех чар, которые всесильно влекут меня по дороге зла. Избавь меня от тех мук, которые терзают меня, освободи, спаси меня! Ты можешь это сделать, я это знаю. О, не отталкивай меня! Оставь мне хотя какую-нибудь надежду. Позволь мне любить тебя, как…

Несчастная рыдала у ног Самы, и Сама, помимо своей воли, поддалась чувству жалости.

Какое-то странное чувство овладело ею при виде прекрасного создания, дошедшего до крайних пределов отчаяния.

Она не хотела более слышать голоса, который бы мог поколебать ее решимость.