И он удалился вместе с Рожером в твердой решимости поступать точно так же, если кто-нибудь покусится на его жизнь или на еще более дорогую его сердцу жизнь Рожера.

— Знаете ли вы, сэр Мориц, — сказал после некоторого колебания сэр Эдвард, — что подобная затрава весьма серьезна!

— А знаете ли вы, сэр Броунли, что намерение дать нам неприрученных слонов для охоты на тигра, — измена также весьма серьезная.

— Конечно. Но лучше было бы поступить иначе. Ведь дело может дойти до Индийской Компании.

— Действительно, это очень возможно! — с иронией заметил Рожер.

— Боюсь, что наш бесценный друг навлек на себя большую неприятность, — вздыхая, сказал англичанин. — Он несколько увлекся гневом…

— Вы, сэр Эдвард Броунли, принимаете, кажется, слишком живое участие в судьбе тех, которые посягают на жизнь ваших друзей. А что бы сказали вы, если бы вам предложили самим этого слона?

— Вы все смеетесь, сэр Рожер. Моя природная чувствительность заставляет меня сожалеть о быстром мщении, исполненном над несчастным преступником.

— Я поступаю в своих владениях, как хочу, — сухо вмешался сэр Мориц, — и не принуждаю никого присутствовать при поступках, которых он одобряет.

Англичанин покраснел от досады, но не обратил внимания на этот вежливый отказ от дому и заговорил о другом.

Скоро все разошлись по своим делам.

Над уснувшей природой спустился роскошный вечер, весь сотканный из прохлады, благоуханий, неги и серебристого света луны.

Сэр Эдвард и Рожер молча курили сигары на веранде. Рожер был, видимо, поглощен какой-то мыслью.

Англичанин небрежно стряхивал пепел со своей сигары и старался завязать разговор.

— Так как охота на тигров отложена, — сказал он, — то я предлагаю вам осмотреть завтра капканы, расставленные мной в лесу.

Рожер собирался отвечать, как вдруг в тишине ночи раздался молодой, ясный голос.

Этот голос пел, на священном языке Индии, следующий строфы из античной поэмы Рамаяна:

Рожер, знавший санскритский язык, был поражен смыслом этой песни. Сэр Эдвард ничего не понимал и повторил свой вопрос.

Голос продолжал:

Рожер наклонился из веранды. Взгляд его напряженно искал таинственного певца.

На темном фоне группы бананов ярко выделилась белая фигура.

То был молодой индус, почти ребенок. Его тело, образуя совершенство, было обвито кисейным шарфом; грациозная туника ниспадала до колен, оставляя на виду его тонкие нервные ноги, похожие на ноги Дианы-охотницы.

Его длинные черные волосы вились кудрями и падали на плечи.

Луч месяца осветил внезапно его лицо. Рожер затрепетал. Прелестное лицо певца было ему уже знакомо. Он видел его, когда лежал в гамаке.

Раздраженный упорным молчанием Рожера сэр Эдвард обратил свой гнев на певца, которого также увидел.

— Эй ты, печальная птица ночи, — крикнул он, — замолчишь ли ты когда-нибудь?

Певец продолжал:

— Черт возьми! Негодяй смеется надо мной, — заревел взбешенный сэр Эдвард.

И, схватив хлыст, лежавший на перилах веранды, он бросился на молодого индуса, чтобы избить его. Но железные тиски остановили его руку и сжали ее до боли.

Рожер бросился вслед за англичанином и остановил его своей могучей рукой.

Несмотря на все свои усилия, сэр Эдвард не мог вырваться из рук своего противника и был принужден оставаться неподвижным. Побежденный болью, он выронил свой кинжал.

— Оставьте меня, вы причиняете мне боль, — сказал он молодому человеку.

Рожер разжал руку. Молодой индус уже исчез в лесной чаще.

— Сэр Рожер, вы очень дерзки! — проговорил, заикаясь, сэр Эдвард, весь дрожа от ярости.

— Сэр Эдвард, вы подлец! — презрительно отвечал молодой человек.

— Я! я! — захрипел англичанин. — Как вы смеете оскорблять меня?

— Я к вашим услугам.

— Прекрасно, мы будем драться завтра… рано утром…

— Я не согласен на это. Мы будем драться сейчас же: ночь достаточно светла для этого.

Сэр Эдвард сделал над собой невероятное усилие, все тело его тряслось, жилы у висков надулись, все лицо налилось кровью.

Он внезапно успокоился и сказал решительным и серьезным голосом:

— Мне нельзя не сознаться, что, в данном случае, вся вина на моей стороне. Я не должен был забывать, что нахожусь здесь на ваших землях и что вы одни имели право приказать замолчать маленькому певцу. С другой же стороны, признаюсь, что ударить ребенка недостойно моего мягкого нрава. Прошу вас, сэр Рожер, принять мои извинения.

— Позвольте, милостивый государь, — отвечал Рожер, — я не привык притворяться и долго уже выношу ненавистные для меня принуждения. Я хочу вас убить не потому, что вы трус и подлец, но потому, что вы — шпион!

— Шпион! Я! О!.. Это шутка, не правда ли?

Вместо ответа Рожер вынул из кармана красный шелковый кошелек и подал его сэру Броунли.

— Узнаете вы это? Это кошелек надсмотрщика за слонами, который был спрятан в его тюрбане.

— Очень может быть.

— Это действительно так. Это тот же кошелек, который вы вынимали однажды из вашего кармана, чтобы положить в него четыре гинеи, выигранные вами у меня в вист.

— Позвольте, сэр Рожер: на базарах Мадраса и Калькутты продаются тысячи подобных кошельков.

— И неужели на всех на них, как и на этом, выставлены ваши инициалы? Вы, кажется, забыли про эту подробность. На этот раз вы были менее осторожны, чем в долине буйволов и монастыре.

Чем дальше говорил Рожер, тем бледнее становилось лицо шпиона. Последние слова заставили его задрожать и склонить голову.

— Пойдемте, — сказал Рожер.

И он увлек сэра Броунли в сени, по стенам которых было развешено разного рода оружие.

Он снял со стены две шпаги, и оба, выйдя из дому, направились в сад.

Никакой звук не нарушал торжественной тишины ночи. Они шли молча. Ноги их неслышно ступали по песку дорожек.

Они шли быстрыми, неслышными шагами, точно две тени, скользящие по земле. Они то скрывались в чаще деревьев, то опять выходили на освещенные месяцем поляны и, благодаря своей белой одежде, походили на два привидения, совершающих какое-то зловещее шествие.

Наконец, они достигли конца парка.

Тут они остановились. На темно-голубом небе ярко вырезывался блестящий круг луны, обливавшей своим светом всю лужайку.

— Выбирайте! — сказал Рожер сэру Эдварду, указывая на шпаги, который он положил на землю.

Сэр Броунли наклонился и взял одну из них. Рожер взял другую. Они стали на известное расстояние и напали друг на друга.

С первых же приемов Рожер понял, что имел дело с весьма опасным соперником.

Гибкий и сильный, полный хладнокровия, хитрости и смелости, этот розовый, флегматический англичанин проявил невозможную быстроту. К тому же, он был храбр.